Мы, утонувшие

Любое сообщество имеет свои мифы. Корабли, которые ходят в конвое в Россию, — не исключение. Мифы были невероятными, граничащими с противоестественным. Они заставляли вслушиваться и изумляться, и все же, в отличие от большинства других славных историй, были правдивыми.

Один из них повествовал о Мозесе Хантингтоне.

Мозес Хантингтон, черный парень из Алабамы, был чечеточником и моряком. Обладатель низкого мелодичного голоса, он сам себе аккомпанировал, танцуя степ. Но не таланты танцора или певца превратили Мозеса Хантингтона в миф и заставляли людей просить у него автограф.

Нет, это сделала «Мэри Лакенбах».

Вот Кнуд Эрик в бинокль видит Мозеса с кофейником на палубе «Мэри». А вот «Мэри Лакенбах» уже нет. Осталось лишь черное тающее облако дыма, поднявшееся на много километров в небо, расползшееся и выпавшее черной сажей, как будто корабль уничтожила не торпеда, а извержение вулкана.

«Мэри Лакенбах» больше не было. А Мозес Хантингтон был.

Его обнаружил и подобрал в полумиле от места трагедии, среди кораблей конвоя, эсминец Королевских ВМС Великобритании «Онслот». Как это вышло, никто объяснить не мог, в том числе и сам Мозес. Его спасение было противоестественным. Но он существовал. Жил, танцевал степ, ходил в море.

Выслушав историю Мозеса Хантингтона, люди распрямляли плечи и начинали верить в то, что после войны жизнь продолжится.

А был еще капитан Стейн и его китайская команда с «Эмпайр Старлайта». За всю историю никого так не бомбили, как «Эмпайр Старлайт». С 4 апреля 1942 года и вплоть до 16 июня корабль почти ежедневно подвергался атакам немецких бомбардировщиков: «мессершмитты», «фокке-вульфы», «Юнкерсы-88», — кто за ними только не гонялся! Бомбили, бывало, до семи раз на дню. «Эмпайр Старлайт» получал одно повреждение за другим. Он стоял в Мурманске, экипаж мог покинуть судно, если бы захотел. Но они не хотели. «Эмпайр Старлайт» был их кораблем, и они не пожелали его оставить. Каждый раз они ремонтировали все, что можно было отремонтировать. Брали на борт выживших с других кораблей. Подстрелили четыре вражеских бомбардировщика. «Попробуй — узнаешь» — вот какая у них была позиция. Всего-то горстка китайцев да капитан-американец, но они не сдавались.

Наконец им пришлось разбить лагерь на суше. «Эмпайр Старлайт» пострадал настолько, что на борту находиться стало невозможно. Но они продолжали ходить к нему в шлюпке и латать то, что все больше становилось похоже на их корабль.

Они не хотели сдаваться.

Как и в случае с Мозесом Хантингтоном, это было невозможно. Противоестественно. Но стало возможным, и каждый, кто слышал их историю, стискивал зубы и расправлял плечи.

И вот теперь еще Харальд Синезубый[69].

Мальчик, рожденный в море, полном подводных лодок, торпед, глубинных бомб и тонущих моряков, в море, где все шло ко дну, и только он один всплыл, там, где жизнь других заканчивалась, а его жизнь началась.

Когда он очутился на палубе и затих, все сочли его мертвым. Но он был жив. Кнуд Эрик перерезал пуповину, они завернули ребенка в шерстяные одеяла и решили, что через пару дней мальчик отправится туда, откуда пришел, — в море. Но он выжил.

Датчане, ходившие на «Нимбусе», окрестили его Харальдом Синезубым. Раз на борту имелись Вальдемар и Абсалон[70], отчего же не быть еще и Харальду Синезубому? Датчане были в меньшинстве, и в итоге его, конечно же, прозвали Блюгусом.

Под этим именем он и превратился в миф. Как Мозес Хантингтон и «Эмпайр Старлайт». А общего у него с ними было то, что, в сущности, он ничего не сделал, просто явил чудо. В его случае — с самым первым вздохом.

Мать, придя в себя, не стала возражать против имени. А в себя она пришла быстро. Новоиспеченные матери — выносливые существа. Кстати, она тоже оказалась датчанкой, хоть лицом и не похожа. Ее бабушка и мать были родом из Гренландии, а эскимосы тоже своего рода датчане. Бабушку называли «кивиток», что означало изгой, чудачка, она в одиночестве бегала по материковому льду и не желала знаться с другими людьми. Но потом все же пришлось, да еще как. Он был датчанином, пожилым художником, дочь свою никогда не видел. Та вышла замуж за канадца по фамилии Смит.

Они сидели вокруг женщины, образовав полукруг. Она лежала в койке в капитанской каюте, меньшее казалось неподобающим. Но почетным-то гостем был Харальд Синезубый, который спокойно спал у материнской груди, как будто родился на свет самым обычным образом.

Когда рассказ дошел до Смита, Кнуд Эрик наклонился, чтобы получше рассмотреть лицо матери Харальда Синезубого.

— Мисс София? — произнес он с сомнением.

— Меня так больше никто не называет. Ни миссис, ни мисс, хотя я, кстати, не замужем. Но это к делу не относится. А имя осталось при мне — София Смит, да, это я.

— Литл-Бэй? — сказал Кнуд Эрик.

Не потому, что сомневался. Просто не знал, что еще можно сказать.

— Да, Кнуд Эрик, я тебя узнала. Представляться не обязательно. На прощание ты обозвал меня дрянной девкой. Все такой же красивый мальчик. Подрос. Но и тогда вроде был не слишком мелким. И глаза — глаза все те же.

— Я думал, ты умерла, когда пропала.