Мы в город Изумрудный...

И какая же ведьма, скажи на милость, не любит быстрой езды?..

Обращенный месячный серп светлел на небе. Робкое полночное сияние, как сквозное покрывало, ложилось легко и дымилось на земле. Леса, луга, небо, долины — все, казалось, как будто спало с открытыми глазами. Ветер хоть бы раз вспорхнул где-нибудь. Тени от дерев и кустов, как кометы, острыми клинами падали на отлогую равнину. Такая была ночь, когда столяр Онфим Жус несся по полям и лесам во всю прыть. Пот катился с него градом. Ему чуялось, как будто сердца уже вовсе не было у него, и он со страхом хватался за него рукою. Шаг его начинал становиться ленивее, ведьма всё слабее держалась на спине.

«Хорошо же!» — подумал про себя Жус и наконец с быстротою молнии выпрыгнул из-под старухи и вскочил, в свою очередь, к ней на спину. Старуха взвизгнула и мелким, дробным шагом побежала так быстро, что всадник едва мог переводить дух свой. Земля чуть мелькала под ним. Все было ясно при месячном, хотя и неполном свете. И только тут заметил столяр на ведьминых ногах серебряные черевички; они-то и придавали ей неописуемой прыти, так что пыль вилась позади столбом.

Двое сидящих у ворот придорожной корчмы пожилых жевунов проводили скачущего на старухиных закорках столяра задумчивыми взглядами. «Вишь ты, — сказал один другому, — вон какая резвая ведьма! Что ты думаешь, доскачет она, если б случилось, до Большой реки, или не доскачет?» «Не всякая ведьма доскачет до реки, — отвечал другой. — Но эта, я думаю, доскачет. Вишь, яка прыткая». «А до Изумрудного миста я, думаю, не доскачет?» «До Изумрудного не доскачет», — отвечал другой. Этим разговор и закончился.

Надолго, между тем, старухи не хватило. «Ох, не могу больше!» — произнесла она в изнеможении и упала на землю.

Рассвет уже загорался, и блестели вдали травяной зеленью чудесные главы городских башен. Почти до самого Гудвина доскакали они в эту ночь. Впору было идти, просить у Велыкого и Жахлывого «мозок, серце и смиливисть». Впрочем, ума и отваги у столяра и без того хватало, да и сердце в груди стучало исправно. Жус глянул на страшную старуху; она была боса, и с ног её слетели чудесные серебряные черевички. Подхватил их столяр в обе руки и бросился скорее прочь, пока ведьма не опамятовала. «А всё ж добре, что я на тот хутор заглянул, — говорил он себе. — Видать, сама судьба привела меня туда».

* * *

Был уже поздний вечер следующего дня, когда наш столяр добрался до родного села. Вся Когида гуляла, отмечая праздник, парубки и дивчины, звеня колокольчиками, шумной толпой ходили от дома к дому; жевунский народ ликовал и веселился, не зная заботы и не ведая печали.

— Ай! — вскрикнула Оксана увидев столяра, и вперила с изумлением и радостью в него ясные очи. — Ты вернулся?

— Погляди, какие я тебе принес черевички! — сказал Жус, — те самые, которые и чаривныци носить не зазорно.

— Всё-таки принёс черевички! — говорила она, махая руками и не сводя с протянутого подарка очей, — Где же ты их раздобыл, такие справные?

Кузнец подошел ближе и вложил ей в руки черевички.

— Ах! — вскрикнула вновь Оксана. — Это же!.. Мама, подь сюды! Глянь, каким подарунком меня столяр обрадовал!

Тут же из задней хаты показалась Солоха, её мать. Вид она имела усталый и нездоровый, и даже платок на голове сбился набок, чего прежде никогда не бывало. Солоха эта, надобно сказать, славилась среди когидских баб, как сильная гадалка и знахарка, а мужики её откровенно побаивались, полагая, что она может навести на них порчу и сглаз.

Увидев сначала Жуса, а затем и серебряные черевички, Солоха вскрикнула и схватилась за сердце.

— Черевички мои принёс, негодник? Прощення просить пришёл?

Трепет пробежал по жилам у Жуса: пред ним обнаружилась вдруг вовсе не Солоха, которую он прежде знал, а кто-то совсем иной. И что-то страшно знакомое показалось в лице оксаниной матери.

— Ведьма! — вскрикнул он не своим голосом.

Это была та самая ведьма, на которой он скакал прошедшей ночью, только сменившая облик на более молодой.

— Попался! — прохрипела ведьма, выставив перед собой скрюченные руки. — Теперь не уйдёшь! Женить тебя будем!

— Попался! — проговорила и Оксана, точно так же выставив свои руки и исказив лицо, в котором не осталось уже ни следа от юной красоты. — Так станешь ты отныне моим мужем!

Глядел на них бедняга Жус, и хладный страх сжимал его сердце. Ни в коем разе не желал он иметь в тёщах жуткую Бастю Гингеменко, притворяющуюся перед всем селом добродушной Солохой, и ясно видел на её примере, какой страшной ведьмой сделается со временем прекрасная Оксана. Любовь его тут же сгинула без следа, и одного он желал — поскорее убраться из этой хаты на вольную волю.