– Входите, сынки.
Войдя в дом, Прокопченко и Дьяков сняли автоматы, спросили:
– Немцев в селе нет?
– Вчера было много, все парашютистов искали. Из леса привезли пятерых убитых партизан, положили возле школы и все село согнали, чтобы опознать их. А их разве опознаешь? Немцы выкололи глаза, отрезали уши.
Старушка приподняла передник, приложила к повлажневшим глазам.
– Народ говорит, – продолжала она, – партизаны успели-таки отправить на тот свет фашистов и этих, полицаев-прислужников. Кто клянется, штук тридцать, а кто заверяет, все пятьдесят, не меньше…
По улице пронеслись на огромной скорости мотоциклы.
Хозяйка будто опомнилась.
– А вы кто такие будете?
– Партизаны, – ответил Прокопченко. Старушка, не то испугавшись, не то обрадовавшись, сказала:
– Сейчас же забирайтесь на чердак. Узнают немцы, какие у меня гости, сожгут дом, сожгут вас и меня вместе с вами.
Прокопченко и Дьяков залезли на чердак. Старушка принесла им чугунок с картошкой.
– Откушайте, чтобы с голоду не померли.
Мимо дома в направлении мельницы шли и шли автоматчики.
Весь день и провели на чердаке, а когда стемнело, поблагодарили старушку, вышли осторожно из дома, взяли курс на Черный лес, куда ушел капитан Афанасьев с товарищами.
Отто Кранц за завтраком подробно, со смаком рассказывал о том, как удалось ликвидировать разведывательную группу русских.
Слушая его, обергруппенфюрер Занге щурил глаза: пробивавшиеся сквозь большое окно солнечные лучи падали прямо на него. Неожиданно спросил:
– Когда вы покончите с отрядом Млынского?
– Скоро, очень скоро, господин Занге.
Закончив завтрак, Кранц вызвал Петренко и в присутствии Занге вручил ему бронзовую медаль за верную службу фюреру.
– Премного благодарен за награду! – гаркнул Петренко. Спохватился, что, наверное, нужны какие-то другие слова, поправился: – Служу нашему великому фюреру!
Кранц, довольный, улыбался.
Петренко решил воспользоваться хорошим настроением Кранца, спросил подобострастно:
– Когда я смогу получить свою невесту, господин начальник? Вы обещали…
– Сегодня вечером. Только смотрите, чтобы не убежала. Отвечать придется вам.
– Не убежит, извольте не волноваться, господин начальник! – обрадовался Петренко. Попятился, открыл задом дверь, скрылся за нею.
Дед Матвей поспел к заутрене. Когда раздался колокольный звон, пожилой прислужник с трудом открыл настежь массивные двери. Матвей Егорович вошел в церковь первым. Следом за ним, беспрерывно крестясь, древняя старушка. Других верующих пока не было. В церкви полумрак. Освещалась она лишь немногими свечами.
"Ента хорошо, – размышлял Матвей. – Ента мне сама пресвятая богородица помогает!.."
– Шапку-то сними, – позевывая, сказал ему старичок, продававший свечи. Когда он зашел в церковь, Матвей и не заметил.
Матвей Егорович сдернул шапку, ругая себя за оплошность. С зажженной свечой уверенно прошел в ту сторону, где, как ему растолковал Афанасьев, находилась икона Божией Матери. Поставил перед иконой на подставку свечку, опустился на колени, перекрестился, склонился в поклоне и, запустив руку в отверстие подставки справа, вытащил пакет, сунул в карман полушубка. Еще земной поклон – и из-за пазухи выдернул свой пакет, вложил в тайник.
"Ента можно смываться али еще поклониться?" – раздумывал дед. Взглянул на строгий лик Божией Матери, поклонился до холодного каменного пола, не спеша вышел из церкви.
Протопал по одной улице, по другой, оглядываясь, как советовал Афанасьев. Будто никто следом не идет. Свернул в переулок, вошел во двор деревянного одноэтажного домика, трижды постучал в дверь. Она открылась. Кто-то невидимый в темноте взял Матвея за руку, провел по темному коридорчику.
– Сюда, – сказал он, открыв дверь в освещенную керосиновой лампой комнату, а сам исчез, прикрыв за собой дверь.
Матвей огляделся и невольно попятился: за столом сидели два немецких офицера. Смотрели на него. Улыбались.
Допятился до двери, но тут один из офицеров голосом мичмана Вакуленчука сказал:
– Своих не узнаешь? Загордился?
– Подходи, Матвей Егорович, – пригласил другой голосом лейтенанта Кирсанова.
Вгляделся – они: Вакуленчук и Кирсанов. Рассмеялся:
– Натуральные хрицы!
Подошел поближе, еще раз вгляделся, и только тогда достал из кармана пакет, положил на стол.
– Получайте, господа хрицы, подарочек дорогой.