Мы вернёмся на Землю

Потом встал Грищук и тоже сказал, что оправдает надежды: перестанет курить, драться, сквернословить, исправит двойки по всем предметам, будет мыть руки, пришьёт к куртке пуговицы, выгладит брюки и станет похож на ученика. И хотя Грищук это обещал уже много раз, ему тоже поверили. И я думал, что мне будет очень стыдно за Грищука, если он и на этот раз не сдержит слова.

После сбора я сразу же пошёл домой, чтобы начать новую жизнь.

Когда я проходил мимо сквера, то услышал, что меня кто-то нагоняет. Я обернулся и увидел Хмурую Тучку. Она бежала вприпрыжку, держа перед собой портфель, и ударяла по нему то одной коленкой, то другой. Мы пошли рядом.

Хмурая Тучка рассказала мне о своих рыбках в аквариуме и о своём папе, который летает на самолётах и как раз в это время, когда мы здесь идём, приземляется в Москве на Внуковском аэродроме. Хмурая Тучка так меня заговорила, что я чуть было не прошёл мимо того переулка, где мне надо было сворачивать. Я остановился, и Хмурая Тучка тоже. Она смотрела на моё лицо, и я вспомнил о своих синяках.

— Тебе было очень больно? — спросила Хмурая Тучка.

Я махнул рукой и сказал, что могу ещё не то вытерпеть.

— А я никак не могу сосчитать, — сказала Хмурая Тучка, — сколько у тебя синяков: три или четыре.

— Пять! — сказал я.

— А ну-ка, — сказала Хмурая Тучка и начала считать пальцем в чернилах: — Раз! Два! Три!..

Она прикасалась пальцем к моему лицу, и я боялся, как бы кто из ребят не увидел. Ещё смеяться начнут!

— Пять! — сказала Хмурая Тучка.

— Вот видишь! — сказал я.

Мы попрощались.

До самого дома я бежал. Захотелось пробежаться после разговора с Хмурой Тучкой.

Дома я сразу же сообщил, что начинаю новую жизнь. Мама погладила меня по голове: «Молодец. Давно бы так». Мила тоже была довольна.

После обеда я пошёл в свою комнату и стал думать, как лучше всего начать новую жизнь. Я решил, что надо, чтобы всё было новое.

Я попросил у мамы денег на тетради и обёрточную бумагу и побежал в магазин. Я купил двадцать тетрадей, новый дневник, книжку «Гигиена школьника» и пять листов обёрточной бумаги.

Дома я обернул все свои книжки, аккуратно сложил их на этажерке, надписал новые тетради и дневник, а старые сжёг в печке.

После этого я решил, что раз уж я начал новую жизнь, то мне надо помыться. Я ещё никогда так старательно не тёрся мочалкой, и после купания я себя чувствовал таким же новеньким, как мой дневник и тетрадки. До чего же приятно начинать новую жизнь!

Пока я мылся, мама прибрала в моей комнате, и теперь всё вокруг сияло, а книги на этажерке выглядели до того красиво, что просто не терпелось сесть за уроки.

Но я решил, что сначала надо составить распорядок дня. Я всё как следует продумал, взял лист бумаги, разлиновал его и написал: «Подъём — 7.00, зарядка и туалет — 7.00 — 7.20…» И так всё расписал до десяти вечера.

Когда с работы пришёл папа, распорядок дня уже был приколот к стене. Папа всё оглядел в моей комнате. Лицо у него было недоверчивое. Он и распорядок дня прочитал. И сказал:

— Я уверен, что это серьёзно.

— А ты как думал! — сказал я.

Всё! Со старой жизнью покончено. Подумать только, каким я был разгильдяем! Но теперь я стану отличником.

Я сел за уроки. Но тут оказалось, что я не переписал из старого дневника, что задано на завтра. Я открыл дверцу печки — один пепел. Я пошёл узнавать, что задано.

Конечно, я бы мог узнать у Королькова, он ближе всех живёт от меня. Но я пошёл к Манечке Аб. Имеет же право человек немного прогуляться.

Манечка Аб играла во дворе в волейбол. Я думал, что она сразу побежит за дневником, ведь она была так обеспокоена моей судьбой, когда выступала на сборе. Но Манечка Аб сказала:

— Ой, Водовоз, неохота. Сходи к кому-нибудь другому — видишь, я играю.

Она уже больше не замечала меня. Зачем же ей надо было говорить, что она обеспокоена моей судьбой? Кто её за язык тянул? Ничем она не обеспокоена!

В это время мяч отлетел в сторону, я его подобрал и изо всех сил бросил в Манечку. Ей досталось по плечу. Она крикнула:

— Дурак! На следующем сборе я расскажу, какой ты хулиган!

Я ответил:

— Молчи, притворщица!

Девчонки, которые играли в волейбол с Манечкой, засмеялись. Одна сказала:

— Чудак — как смешно обзывается! Ты что — балдой её не мог обозвать?

Я ушёл. Настроение у меня было совсем не такое, какое должно быть у человека, когда он начинает новую жизнь. Я слонялся по улицам и уже не собирался узнавать, что задано.

Возле парадного на улице Чехова я увидел Генку Зайцева. С ним стояли ещё двое ребят. Они по очереди затягивались от одной сигареты. Зайцев подмигнул мне и спросил:

— Хочешь?

Я покачал головой и ушёл. Что же это такое? Критиковал меня на сборе, а сам курит. Тут я вспомнил, что у Генки Зайцева у самого двойка по истории. И я подумал: это так получилось потому, что обсуждали не Зайцева, а меня. А если бы обсуждали Зайцева? Неужели бы я тоже говорил, что обеспокоен его судьбой? Критиковал же я как-то Лапушкина за то, что он оторвал крышку на парте. А сам я разве не отдирал доски в заборе, когда мы с Толиком Сергиенко строили штаб?