Мы воплотим богов

– Верии а сена йи, – сказал я, когда мы лежали, сплетясь под луной, не обращая внимание на боль в ранах.

Гидеон рассмеялся.

– Вер брии а сенаи. Но нет. Никогда не говори мне то, что, по-твоему, я хочу услышать. Обещаешь? Мне хватит лжи и притворства до конца жизни. И пока ты любишь меня, твоя любовь необязательно должна принимать ту же форму, что и моя.

– Ладно, а как тогда сказать на кисианском «Я всегда буду сражаться за тебя»?

– Эш тории киис ур вер, – сказал он, приподнимаясь на локте и целуя меня в шею. В щеку. В шрамы на подбородке. – Ки’аш ур вер. Ки’вор ур вер. Скорш а сенаи ур вер.

– Слишком много слов. Даже я это понимаю.

– Я сказал, что всегда буду сражаться за тебя. Умру за тебя. Убью за тебя. Сожгу за тебя весь мир.

По коже пробежала дрожь восторга, смешанного со страхом, и я прижался к нему, вновь разгорелось желание.

– Почему твои слова всегда гораздо лучше моих?

– Потому что ты, мое солнце, моя луна, моя земля, моя душа, в этом полное дерьмо.

Когда мы въехали в Харг, солнце еще не развеяло утреннюю прохладу. Дзиньзо и Орха, словно почувствовав нашу нерешительность, замедлили шаг, когда вокруг выросли шатры и загоны. Земля, за которую сражалась Дишива. Я знал, что здесь будут левантийцы, одни останутся, другие отправятся домой, но не был готов к такому их множеству. Или к такому множеству взглядов. Разговоры обрывались, головы поворачивались, и шепот волной несся впереди нас.

– Смотри, а нас не совсем забыли, – заметил Гидеон. – Это хорошо.

– Можем поспорить, на кого из нас таращатся больше.

Он фыркнул от смеха.

– Ты убил заклинательницу.

– Я ничто по сравнению с вами, ваше императорское величество.

О чем бы ни шептались левантийцы, их взгляды провожали нас до самого города, а некоторые Клинки даже пошли за нами, настороженно, будто ожидая, что мы выхватим оружие и перебьем их. Гидеон тяжело вздохнул.

Харг, скорее порт, чем город, располагался у подножия высоких холмов, и его дома будто падали в море. Наверху зеленели поля и уже паслись лошади, повсюду, словно грибы, вырастали скопления шатров. Я скептически относился к планам Дишивы, но те левантийцы, которые не стали глазеть на нас, занимались делом: рыбачили, строили, что-то готовили на одном из многочисленных костров. У кромки воды даже шла игра в хойю, босоногие Клинки бросались за мешком, приземляясь на темный песок.

– Рах, дружище! – По ступенькам соседнего дома поспешно спускался Амун. – Ну наконец-то! Сколько можно заставлять себя ждать!

– Столько, сколько нужно, – проворчал себе под нос Гидеон.

Времени отвечать не было: Амун пронесся сквозь собравшихся зевак, от широкой улыбки у него едва не трескалась голова. Он раскинул руки, и, спешиваясь, я упал в его крепкие объятия. Когда он наконец меня отпустил, я был уверен, что к сломанным ребрам добавилось еще несколько.

– Ты так долго ехал, я уж подумал, что вас сожрали дикие кролики.

– Ну уж нет, я не настолько плох, чтобы не сожрать их первым. Хотя, если быть честным, то охотился Гидеон, а я только жаловался.

После упоминания Гидеона Амун посмотрел на него и сухо поприветствовал:

– Гидеон.

– Амун.

Через несколько секунд неловкого молчания Амун повернулся к собравшимся и замахал руками.

– На что вы тут уставились? Здесь вам не балаган, идите, займитесь делом.

Ворча и бросая на нас долгие взгляды, группа разошлась, чтобы разнести слухи по поселению. Вскоре всем и каждому станет известно, что прибыли убийца заклинательницы и император.

– Как вижу, наша слава бежит впереди нас, – сказал я, глядя на группу Клинков неподалеку. – Дурная слава. – Когда я решился снова взглянуть на Амуна, его лицо искажала гримаса, которая только усилилась, когда я добавил: – Они уже придумали для меня прозвище?

– Ты не захочешь его узнать, – ответил он. – Оно нелепое и бессмысленное, и я уверен, что они забудут его, как только ты…

– Уберусь с глаз долой? – закончил я, чувствуя скорее утомление, чем гнев. Как плохи были бы их дела, если бы я сделал иной выбор, но гораздо проще притворяться, что они и пальцем меня не тронули или не приняли собственное неудачное решение. Легче было заклеймить меня изгоем, похоронив благодарность вместе с чувством вины. Я сжал руку Амуна. – Давай, выкладывай. Лучше знать.

Гримаса, похоже, приклеилась к его лицу. Он посмотрел на Гидеона, словно прося о помощи, но не получил ее.

Амун вздохнул.

– Это… Они называют тебя Богоубийцей.

– Как?

«Храбр перед лицом Бога, этот богоубийца преклоняет колени, падает, поднимается, живет, чтобы пройти путь избранного, чтобы построить их дом заново».

– Не знаю, кто это начал, но думаю, это потому что между разговорами об этом… святом Вельде, которым пытался стать Лео, и новым положением Дишивы, всё, что здесь произошло, казалось… важным? Как бы там ни было, не обращай внимания. Уверен, они скоро забудут и жизнь продолжится.

– Хм, Богоубийца, – протянул Гидеон, будто пробуя слово на вкус. – Мне нравится. Очень эффектно. Хотя звучит так, будто ты выше меня, а это неправда.