Мы все - осетины

Она вновь улыбается, на этот раз тихо и удовлетворенно, ей приятна моя искренняя горячность. Поддавшись мимолетному порыву я беру ее за руку и, о чудо, она не отнимает своей ладони из моих пальцев. Кожа ее на ощупь бархатиста и прохладна. Моя бедная голова пылает, перед глазами все идет кругом. Так продолжается, кажется целую вечность и я искренне счастлив в тот момент от одной только возможности находиться с ней рядом, прикасаться к ней. Но вот она неуловимо легким грациозным движением освобождается и чуть отстранившись говорит, лукаво улыбаясь:

— Шатана не только красивая, но еще и очень мудрая женщина. А я вот сижу тут как последняя дура, развесив уши, и слушаю комплименты от уличного художника, который наверняка говорит их каждой девушке, которую берется рисовать. Права, видно Наташка, нельзя меня оставлять в Москве без присмотра.

От незаслуженной обиды меня буквально разрывает на части, поднявшаяся из глубины души волна возмущения клокочет у самого горла. Как она может так?! Ведь это совсем не то, что обычно! Я же действительно видел несколько минут назад несущуюся под тяжелые копыта дикую степь. Мы вместе с ней это видели. Как же можно после такого вот так! Взбурлившая внутри гневная пена уже готова выплеснуться у меня изо рта словесным потоком, вылить на ее голову все владеющие мною эмоции, заставить почувствовать искренность моей боли от этого недоверия. Но тут холодным остужающим душем, проливается на этот бушующий внутри жар, пробудившаяся рациональность. В самом деле, кто я ей такой, почему она должна доверять моим порывам неясным пока даже для меня самого. Подумаешь, нашелся великий мастер, в поисках натурщицы. Ишь, захотелось ему изобразить летящую на коне Шатану! Остынь неудавшийся Казанова, вернись на землю. Право, ты смешон во всех движениях своей мелкой душонки безосновательно претендующей на величие.

Все эти мысли видимо отражались на моем лице, словно в зеркале. Уязвленный в лучших своих чувствах, разобиженный до самой глубины души, я даже не думал их скрывать. Просто начисто забыл об этой выработанной годами необходимости. Нет сомнений в том, что Луиза легко читала меня в тот момент, будто раскрытую книгу.

— Ну не расстраивайтесь, я вовсе не хотела Вас обидеть, — музыкой прозвучал ее тихий голос.

И дрогнула, дрогнула-таки в нем предательская жалостливая нотка. Нет, она вовсе не бесчувственная гордячка, как я уже себе вообразил. Ей действительно жаль хлестких не ко времени произнесенных слов. Радость, такая же сумасшедшая и бурная, как секунду назад обида, вспыхнула во мне. Да что же это? Что со мной делает эта девчонка? Что за странная власть ей дана над моими чувствами, что одним единственным словом она может обрушить меня в пучину горя и печали, или наоборот вознести на самый пик неземного счастья. Я ведь даже не знаю ее толком. А вдруг она груба, лжива, порочна? Да, что там далеко ходить, вдруг она просто дура? Тупая меркантильная тварь, как большинство моих знакомых москвичек… Я продолжал уговаривать себя одуматься, взять себя в руки, а в глубине души уже знал, что это невозможно. Нет, конечно же, нет! То что я не мог увидеть умом, я давно с успехом разглядел сердцем. Она была просто прекрасна, как лицом и телом, так и всей своей душой. Прекрасна и желанна…

— Не обижайтесь на меня, пожалуйста, — робко попросила она. — А то у Вас такое лицо стало, что я… ну не знаю, как сказать… Словно конфету у ребенка отняла, или щенка пнула… Вы не обижайтесь только, хорошо?

Конечно, как я мог обижаться на нее? Я готов был на все, лишь бы она оставалась рядом, пусть высмеивает меня, ругает, дразнит… Все что угодно, лишь бы не уходила, оставалась здесь, со мной…

— Я не хочу заканчивать Ваш портрет, — хрипло выдавил я.

— Не хотите и не надо. Ничего страшного, — мягким участливым голосом, каким говорят с тяжелобольными поспешила согласиться она. — Мне он не очень-то и нужен был, это все Наташка…

— Нет, вы не поняли, — заторопился я, понимая, что обязательно должен ей все объяснить, что это вопрос жизни и смерти.

— Вы не поняли. Просто это неправильный портрет. Вот он, почти готов, можете его взять, если хотите. Но лучше его порвать, иначе он может все испортить…

Я спешил, захлебываясь и заикаясь, путая фразы и сам себя не слыша, в отчаянии понимая, что никак не могу подобрать нужных слов, что кажусь ей сейчас полным идиотом. И от этого сбивался еще больше, удивляясь, как она вообще до сих пор еще меня слушает, вместо того, чтобы просто встать и уйти. Но она слушала, внимательно глядя мне в лицо, сосредоточенно хмуря брови. Слушала, и я продолжал:

— Вы только не отказывайтесь сразу, обещаете? Можете не соглашаться, но и не отказывайтесь, пожалуйста. Просто выслушайте меня и подумайте…Обещаете? Вот. Я хочу нарисовать другой Ваш портрет, настоящий. Тот, на котором вы действительно будете выглядеть такой, как вы есть. Будете молодой Шатаной. На фоне гор, рядом с боевым конем, в старинных доспехах…