Мы всякую жалость оставим в бою…

Маша высвободилась из моих объятий, затем поднялась со скамейки и зябко подняла воротник:

— Пойдём домой, я замёрзла…

— Но на улице тепло…

Она топнула ногой:

— Как ты не понимаешь?! Это — начало конца!!!

Словно молния пронзила меня — а ведь она права! Гитлер и Муссолини не останутся в стороне, а после того, что я видел в Китае, они разорвут Польшу на части за пару недель, и съев добычу не остановятся, а пойдут дальше, войдя во вкус…

Майор Макс Шрамм. Восточный фронт. Большой рейд

После того, как мы испытали наши тяжёлые «Ме-264» в боевых условиях и убедились в их надёжности, в головах моих пилотов возникла бредовая мысль — совершить налёт на Токио и другие острова Империи. Конечно, это была чисто политическая акция, но получилось так, что именно это поддержало боевой дух наших наземных частей, ведущих тяжёлые оборонительные бои и заставило некоторые горячие головы на Западе призадуматься о смысле того, что происходит сейчас в мире. Технические данные машин вполне позволяли нам достигнуть не то что Островов, но и совершить полёт на Нью-Йорк и обратно без посадок и дозаправок. Только вот как вернуться, когда на нас навалятся озверевшие японцы, ведь их новейшие истребители свободно могли взобраться на высоту в десять тысяч метров, в то время, как у нас максимальная была восемь… истребителей сопровождения такой высотности и дальности мы в тот момент не имели. Поэтому я и не хотел рисковать ни машинами, ни, тем более, экипажами. Нам и так хватало работы по поддержке обороняющихся частей Восточного фронта. Тем более, что части из центральной России только начали выдвигаться из мест постоянной дислокации. Но всё же меня убедили, и я обратился с рапортом о разрешении первого «Большого Рейда», как мы впоследствии прозвали такие полёты: Монгольская губерния — Китай — Метрополия — Владивосток — Монголия. В ставке генерала Врангеля раздумывать долго не стали, и взвесив тщательно все «за» и «против» такое разрешение дали. Мы ещё и ещё отрабатывали маршрут, изучали карты местности, механики ещё и ещё раз проверяли наши гигантские «Мессершмиты», оружейники осматривали бомбы, предназначенные для подвески. Стрелки тренировались в управлении турелями, командиры контролировали все работы, производимые с их машинами. Все понимали гигантскую ответственность, ложащуюся на них. И наконец этот день настал…

Восьмое октября одна тысяча девятьсот тридцать девятого года. Два часа ночи. Экипажи занимают места в самолётах, сухо чавкают уплотнители, прижатые люками гермокабин. Первые экипажи занимают положенные места, вторые — устраиваются в комнате отдыха. Щёлкает тумблер, дающий питание — кабина озаряется неверным зелёным светом вспыхнувших приборов. Мои руки слегка дрожат, но я знаю, что с первым оборотом двигателей это пройдёт… Свист сжатого воздуха. Медленно, словно нехотя проворачивается гигантская двухметровая мельница винта первого левого мотора, затем первый выхлоп, раздаётся нарастающий гул, глядя на мотор, из патрубков которого начинает бить пламя, я пропускаю момент начала запуска двигателей правого крыла, и когда перевожу взгляд на них, а потом назад все четыре мотора уже вращают свои винты. Даю газ — пламя вырывается из патрубков, но тут же стихает, вместе с оборотами, опять выбивается… Наконец всё выравнивается, приборы показывают, что моторы прогрелись. Можно стартовать. По внутренней связи командую радисту запросить разрешение на взлёт, несколько секунд, и в наушниках чётко слышится: «Первый большой, вам — взлёт!» Одновременно с этим вспыхивают прожектора, освещая полосу. Отпускаю тормоза шасси и одновременно подаю сектор газа на себя, давая максимальные обороты. Стрелки приборов двигаются плавно, без хаотического мельтешения, значит, всё работает как часы. Качаю рулями — ничего. Всё работает великолепно, на штурвале не чувствуется никаких заеданий. Самолёт трогается и я сразу сбрасываю обороты, давая пятидесяти шести тонной махине неспешно ползти к началу полосы. Правый тормоз, полный газ — «Мессершмит» разворачивается. Далеко впереди вспыхивает зелёная точка фонаря, вот она моргнула. Полный газ, неспешное троганье. И вот уже под стойками шасси начинают стучать стыки бетонных плит, начинает слегка потряхивать, затем сильнее и сильнее, скорость нарастает на глазах, вот прохожу точку отрыва — тяну штурвал на себя, воздух. Нехотя перегруженная машина ползёт в небо, усеянное звёздами… Почему-то в степи звёзды всегда больше, чем у нас, в Европе. Из патрубков ровными светлячками выбивается голубое пламя, я веду машину на высоту и ложусь на курс, держа минимально возможную скорость, надо дождаться, пока взлетят все и соберутся в строй.

Высота шесть тысяч, уже час, как мы в воздухе. Взлетели все, неполадок не случилось, и мы строим чёткие девятки, все шестьдесят три, семь девяток. Ярко светит луна. Почему-то над облаками она светит ярче чем внизу, неверным светом обливая гигантские плоскости. Я бросаю взгляд на Полярную звезду, затем на стрелку компаса, всё точно…