С легким, приятным сопротивлением член вошел во влажное, отдающееся лоно, и Арсений почувствовал, что так хорошо никогда в жизни не бывало! — слегка только раздражала мысль, что ему в это время следует находиться на службе. После нескольких сладких движений, которые показались хоть и сверхъестественными по силе приносимых ими ощущений — только разведкою, прелюдией к главному, женщина, почему-то оказавшаяся верхом на нем, стащила через голову полосатую кофточку-майку вместе с останками лифчика и стала снимать (уж совсем непонятно каким образом, ибо не разъединялись они с Арсением ни на миг) голубые джинсы.
Теперь, когда любовникам уже ничто не мешало и вдалеке замаячил ослепительный финиш, женщина зачем-то встала и властно спросила: где здесь душ? И Арсений, впервые осознав, что они не в концертном зале, а в комнате огромной коммуналки, ответил: нету. А ванна? Ванна есть. Впрочем, есть и душ, неожиданно припомнил Арсений изогнутый ржавый металлический лепесток, что рос в углу ванной комнаты из коричневых кафельных плиток пола. Мог бы и сам помыться, неожиданно брезгливо добавила женщина, а когда Арсений начал оправдываться, что, как правило, и так моется дважды в день, утром и вечером, что вот и сегодня… и что он никак не смел заранее предположить, что она ему… а то бы, конечно… — резко оборвала нелепый лепет: к этому нужно быть готовым всегда! Ну, где ванна? Я провожу, робко предложил вконец раздавленный герой. Не надо, ответила она. Просто покажите, как пройти.
В этом
Арсений вернулся в комнату и вдруг обнаружил там прямоугольное, горизонтально расположенное окно — как в радиостудиях — и оно выходило не на улицу, а в необъятные просторы огромной коммуналки. Сейчас появится из-за угла, подумал Арсений, припав к двойному звуконепроницаемому стеклу, и действительно: уменьшенная перспективою фигурка, почему-то снова одетая в то же белое платье, которое она, чтобы не мешалось, приподнимала до самых бедер, силуэтом с античной вазы неслась на фоне облупленной зелено-серой стены. Хлоя…
Арсений вернулся к постели и стал выбрасывать оттуда запутавшиеся в одеяле книги, что-то делать с электропроводкой, — ни от каких свечей не осталось и помину, — которая все замыкалась, искрила и горела под суетящимися пальцами. А когда поднял голову — увидел над собою лицо Ослова, его водянистые глаза за тонкооправленными стеклами очков. Вместо того чтобы пребывать на службе, провещал Ослов, вы тут занимаетесь… Но Пров Константинович! попытался оправдаться Арсений, но я… и не знал, что сказать еще. Почва пошла из-под ног в преисподнюю, Арсений почувствовал, что невозвратимо теряет и расположение Ослова, и службу, и, главное, ту женщину в Ликином белом платье…
Когда Арсений очнулся на колченогом стуле, в комнате никого не было. Свет не горел. Девочки с гитарою простыл и след, словно их никогда и не существовало. Или на самом деле — не существовало? Часы показывали восемнадцать минут одиннадцатого — следовательно, Арсений спал не больше десяти — двенадцати минут. Что бы мог значить весь этот кошмар? подумалось, и сердце сжала жалость по потерянной навсегда женщине. По Хлое, ушедшей в невозвратимость коммунальной ванной. Ах, да, роман! почему-то вдруг вспомнил Арсений. Нет, в роман сон вставлять не стоит ни в коем случае: есть тут для меня нечто слишком уж унизительное. А они ведь догадаются, что герой — это я сам. Разве что первую часть, красивую, с музыкой и свечами.
Из соседней комнаты донесся знакомый хрипловатый голос:
Арсений встал, тряхнул пару раз головою, чтобы сбросить сны, мысли, наваждения, — и пошел на звук.