Мы вышли рано, до зари

Михал Михалыч вошел в помещение, поздоровался с кем поближе, посмотрел на всю длину стеллажей, настилов, перед которыми стояли большей частью женщины-стригали. Они ловко схватывали овцу, заваливали на стеллаж, зажимали голову и начинали электрической машинкой с живота. Проделывали дорожку на животе, расширяли ее, обстригали ноги, шею, переходили к бокам, снимали со спины, точно как на состязании стригалей спускали голую овцу на пол, толкали под зад и вытаскивали из загородки новую. Расправляли руно, потряхивали им, как дорогим платком, сворачивали и отбрасывали в сторону, где другие женщины несли ее в специальный прессовщик. Набивали рунами бункер, расправляли мешковину, включали рубильник, и медленно начинал подвигаться бункер, выталкивая на решетку спрессованный и перевязанный тюк шерсти, упакованный в мешковину. Тут маркер краской ставил номер, вес, взвесив предварительно, брутто-нетто, и — все готово к отправке. Накопилась уже целая гора этих маркированных тюков.

Смотреть было приятно. Особенно старался парень. Он не у стеллажа стоял, а прямо в базке. Схватывал овцу и, как монгольский борец, заваливал прямо на пол и но хуже призера окатывал ее мягкими движениями руки с машинкой, выталкивал сразу из базка, заваливал вторую, и некогда было ему снять капли пота, сбиравшиеся на лбу, струившиеся ручьями через переносицу, по вискам, по всему загорелому лицу. Он старался. Он был артистом.

Он не один раз брал первое место на соревновании стригалей. Стал входить в роль героя, появилась надменность, неуправляемость, сильно портиться парень стал. Михал Михалыч решил попридержать его, в этот раз на соревнование не послал. Пускай немного поостынет. Герой все понял — и вот старается, доказывает, упивается мастерством, истязает себя, по́том обливается.

Михал Михалыч вышел, а тут хозяин отары, чабан.

— Что делать? — встретил он директора с ходу. — Куда теперь?

— Давай вместе думать, — развел руками Михал Михалыч.

— Все в пыль выбито. Куда девать ее? А их тыща целая. Возьму вот и загоню в село, прямо на бульварную улицу или в розарий к вашей конторе.

— Они розы не будут жрать. А если в лесополосу? Погоняй деньков пять, ну недельку. Как уберем где хлеб, так и выгонишь на жнивье.

— Ладно, пройдусь по полосе, травы там до черта, но кишкой вытянется отара, углядеть за ней трудно.

— Больше выхода нет, не вижу.

Чабан махнул рукой и пошел от директора, попыхивая сигаретой. За ним поплелись собаки.

Еще два, от силы три дня, и с овцой все будет закончено. Но куда их девать? Михал Михалыч ехал домой, и эта овца давила на него, голова пухла. Двадцать тысяч гектаров земли, почти все распахано. И двадцать восемь тысяч овец. Где их пасти? Все склоны, неудобицы — все вытоптано до пыли. Хорошо, что к уборке урожая дотягивают, но еще ни одного гектара не убрано. Одной недели не хватает. И эта неделя сводит чабанов с ума. И сам тронешься. Куда девать овец? Неужели нельзя так спланировать, чтобы хозяйства, где более подходящие условия для овцы, сделать чисто овцеводческими, а там, где хорошо с хлебом, сделать чисто зерновыми и не впутывать их в овцеводство. И овце было бы лучше, и урожай был бы выше. Разве мы без овцы остановились бы на семнадцати центнерах? Никогда. Мы бы ниже тридцати не сползали. Нет, кто-то на бумаге расписал, раскидал по хозяйствам и доволен. Калиновский председатель жалуется еще больше. Начали, говорит, с двадцати тысяч и каждый год прибавляют. Нынче, говорит, уже сорок тысяч овец держу, а земли те же двадцать тысяч гектаров. Жду, говорит, и в этом году прибавят. Там, правда, у председателя война идет с райкомовцами, с планирующими организациями, хотят сбить его с ног. Старые счеты. Председатель этот еще двадцать лет назад ввел безнарядные звенья в своем колхозе, весь колхоз поставил на этот путь. Ему — не давали. Дело новое, не суйся. А он — свое. Получал выговора. Теперь, когда по звеньям постановление есть, опять навалились, мстят за прошлое. Но мстят, говорит, планами на овцу. Каждый год прибавляют. Хотят сбить с ног. Овца мешает хлебу. Тут требуется сильное вмешательство со стороны. Сильная рука должна пройтись по этим планам и планировкам.

— Просили позвонить на кирпичный завод, — сказала Наташа, когда он вошел в свой кабинет.

— Ну здоров, здоров! Как живу? Бегаю, кручусь, верчусь. Такая наша жизнь. — Замолчал, сморщился, почесал голову, даже привстал и снова плюхнулся в кресло. — Ну, понял, Алексей, понял. Лады!