Мы здесь живем. В 3-х томах. Том 2

Оба мы – и лелька, и я – рады были встретиться после стольких лет. За столом, тут же сразу накрытым и увенчанным, конечно, бутылкой, вспоминали родню – живых, и уже умерших, и народившихся за это время. Обе лелькины дочери уже давно замужем, внуков ей народили («А ты отлыниваешь!»). Сама она все еще работает – поваром в артели армян-шабашников, которые и живут у нее в доме. Эта артель приезжает в Лохмотку уже второе лето, строит колхозу новые объекты. В это лето они строят коровник. К осени рассчитывают получить много денег – и получат, это точно. Во всяком случае, раз в десять больше, чем уплатили бы за эту же работу своим колхозникам. Но свои не управляются и с полевыми работами, вот и приходится колхозу за большие деньги нанимать строителей со стороны.

В те годы, когда я посетил Лохмотку, артели шабашников работали чуть ли не в каждом колхозе нашей области. Заехали мы на обратном пути в совхоз – там тоже шабашники строят зерносушилку. И не дальние приезжие, а земляки-новосибирцы, молодые инженеры. Отпуск да еще по две недели за свой счет – и каждый привезет приблизительно половину своего годового заработка.

Мой зять – муж двоюродной сестры – работает в этом совхозе начальником отделения. «Замотался вконец», – жалуется он мне.

Утро, например, начинается с того, что он с бригадиром бегает по домам, пытаясь уговорами или бранью выгнать женщин на дойку коров. Не всегда это удается, и бывает, что буренки до обеда не доены.

– Может, платите дояркам мало, – предположил я.

– Мало! Не меньше двухсот в месяц! Разбаловался народ, – возмущается зять. – Раньше за горсть зерна пахали от зари до зари, и гнать не надо было: сами бежали. А теперь кланяйся каждой! На работу, с работы ли – машинами возим, а раньше на полевом стане всю неделю…

– Так ты б хотел, чтоб как раньше, за горсть зерна?

– Не в том дело. Теперь за труд получай не трудодень липовый, а деньги, и немалые. Работай только. Так видишь – не хотят. Хозяина в стране нет!

– Сталина хочешь?

– А что Сталин? При нем хоть порядок был. Плохо было, зато слушались.

– Твое начальство тоже о Сталине вздыхает: такие, как ты, при нем по струнке ходили. Чего же ты не ходишь?.. Лучше сталинской системы ты ничего не можешь предложить, чтоб хозяйство не буксовало.

– Это чтоб опять капитализм, это ты имеешь в виду, да?

* * *

Но притереться к социалистическому сельскому хозяйству зятю не удалось. Он ушел из одного совхоза, из другого; в конце концов уехал от земли и устроился на более спокойную, менее рискованную должность где-то в управлении.

Как и в Барабинске, никто не расспрашивал меня в деревне, за что я сидел, с кем, каковы сейчас политлагеря. Лишь один родственник, уже подвыпив, прихватил еще бутылку самогона и поманил меня во двор: «Есть разговор». Но и во дворе он не нашел подходящего места и повел меня в баню. Выпив стакан, он спросил:

– Скажи, правду говорят, что ты продался?

– А кому, как говорят?

– Заграничной разведке!

– Ну, раз заграничной, то правда.

– А за что же ты продался? Твой дед здесь расстрелян колчаковцами. А отец всю войну прошел!

– Платят хорошо, очень хорошо. За добросовестный труд здесь столько никогда не будут платить.

– А если поймают?

– Так сейчас не ловят. Что ты! Кому это нужно: ловить шпионов. Это осталось только для книжек да для кино.

– За шпионаж не судят? – Он надолго задержал занесенную над стаканом бутылку и смотрел на меня во все глаза.

– Ты же видишь меня живым и на свободе…

– А органы знают?

– О чем? Что я на свободе или что я шпион?

– Что шпион.

– Наверняка.

– А ты откуда знаешь?

– Сам же говоришь, что все говорят. А раз все говорят, то органы и тем более обязаны знать.

Бутылка отставлена в сторону. Стаканы так и остаются неналитыми.

Потом вполголоса:

– Ну а сам-то ты как? Против своей страны, против народа…

– Понимаешь, по мясу соскучился.

– Какое еще мясо?

– Именно, что все дело в мясе. Шпионам платят иностранной валютой или натурой. Заходишь в специальный магазин для иностранцев, и там все, что твоей душе угодно. И ни очереди, и по низким ценам. Мяса – навалом.

Собеседник мой задумался, молчит. Потом чуть улыбнулся:

– Врешь ты все! С тобой по-серьезному хотят поговорить, а ты…

– А как можно об этом по-серьезному-то? Все говорят, что я шпион, а госбезопасность смотрит, слушает и ничего не предпринимает! Какая уж тут серьезность!

– А я откуда знаю? Люди говорят, вот я и спрашиваю по-свойски.

– Говорят, а ты уши развешиваешь!

– Ну а за что же тебя судили? Мать же сама говорила, что ты сидел с политическими.

– Точно, сидел с ними.

– И много их там?

– За десять тысяч я ручаюсь.

– Как при Сталине? – Он удивлен.

– Да нет, при Сталине были миллионы.

– Все равно много… А за что все же они сидят?

– Каждый за свое: кто за книжки…

– Писатели? И такие есть?

– Есть.

– А я думал, что они все продажные твари.

– Выходит, не все.

– А еще кто?

– Студенты есть. Есть такие, кто выступал на собраниях, писал листовки, агитировал, создавал организации, составлял программы. Есть еще и за войну…

– Этих перестрелять надо было! Предатели!

– И такие есть. Но есть и такие, кто и немцев бил, и советских тоже.