Мы здесь

Собеседник смотрел ему вслед. Откуда Гользену известно, что он задумал покинуть город? Только из разговора с единственным человеком, которому Медж насчет этого открылся. Странник – он к нему недавно ходил за советом. Хотя как сказать – за советом? Разговор с ним Медж завел как бы невзначай, якобы из гипотетического интереса, а потому Странник вряд ли бы проговорился.

Что ж, лишний раз свезло. Стало понятно, как далеко простирается влияние Гользена и насколько решительно он настроен. Собственно, об этом и так можно было догадаться. Вес, надо признать, нешуточный.

Но это неважно, пока.

Остановившись у церковного двора, Медж попробовал перемолвиться с Одиночкой Клайвом. Из него слова не вытянешь, и тем не менее хотелось заручиться благословением своего бывшего наставника, хотя бы между строк. От него он ушел в смешанных чувствах – но что уж теперь…

Надо двигать. И воплощать задуманное.

Глава 6

В понедельник в девятом часу вечера я разгуливал по СоХо. Здесь я находился уже два часа, так что успел соскучиться и замерзнуть. Под моим доглядом в «Свифт» прибыли вначале Кэтрин, а затем Кристина (интервал составил десть минут), после чего я стал нарезать траекторию по соседним кварталам. Когда притомило и это, я украдкой прошел по магазину, затем обратно и, выбравшись наружу, постепенно оказался на территории старинной церкви Святого Патрика. Небольшой квартал там в основном окружен трехметровой кирпичной стеной, которая примыкает к белому боку другого здания. А внутри стены посреди ухоженной лужайки стоит непритязательная песчаного цвета церковка, при которой на чистеньком кладбище аккуратными рядами расположены надгробия. Местечко спокойное, своей безмятежностью дающее приют даже безбожнику. Но уж очень промозглое в такую погоду.

К моему приходу читательский кружок уже расходился, а две моих дамы, прикупив в магазинном буфете кофе, расположились с бумажными стаканчиками на бетонной скамье снаружи. Так у них, видно, было заведено. А напитки, как известно, располагают к неторопливости.

Я стоял через дорогу, в затенении церковной стены, и получается, тоже не спешил. Ждал их.

Уже прояснилось, что той ночью в дом Кэтрин Уоррен никто физически не проникал, помимо тех, кому это положено.

Кристина тогда пробовала ей отзвониться, но натыкалась на голосовую почту. Сообщение Кэтрин поступило около девяти вечера, а обнаружили мы его лишь в четвертом часу утра. Когда я утром открыл глаза, Кристина – вот это да! – уже не спала и была на ногах. Правда, ее ранним звонком подняла Кэтрин, которая с извинением и шуточками еще раз доложила о происшедшем. Причиной паники у нее послужило то, что в офисном уголке их дома кто-то шарился. Но позже все разъяснилось. Ее муж, заскочив домой по дороге на деловой ужин, получил звонок насчет того, что ему с утра надо срочно лететь на переговоры в лондонский офис, первым же бог знает каким рейсом из аэропорта Кеннеди (вот вам издержки деловой жизни: при работе в пиццерии вам на такие подвиги идти не приходится!). Он взялся искать паспорт – Кэтрин сунула его куда-то не в то место, где он лежал обычно, – и за собой не прибрался. Кто-то бы на это даже внимания не обратил, но, как видно, миссис Уоррен держала дом в строгости и от ее взгляда не укрывалась ни одна мелочь.

В общем, отбой тревоги.

После этого звонка Кристина слегка стушевалась: чувствовалось, что ей неловко за свою подругу. По логике, мне ничего не мешало разворчаться на предмет того, что, мол, ей мешало позвонить тебе еще раз и сказать, что все в порядке? Но я промолчал, а вместо этого задумался насчет Кэтрин более серьезно. Моя бывшая жена Кэрол, помнится, легко приходила в состояние тревожности еще до того, как действительно происходило что-то скверное – скажем, смерть нашего старшего сына Скотта. Из опыта мне известно, что тревожность – грандиозная сила, по сути своей не менее пагубная, чем одержимость. Казалось бы, что в этом такого: ну тревожится человек из-за какого-то там пустяка. Делов-то! Не проще ли заняться решением реальных проблем?

А вот и нет. Реальные проблемы улаживать как раз легче. У них реальные пути решения. Встревоженность же превращает мир в запутанный неразрешимый кризис, где каждое сомнение становится крысой, пожирающей свой собственный хвост. Все равно что угодить в ловушку среди темной чащобы, где мнится, как незримые голодные звери все тесней сближаются вокруг тебя.