«Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века

Еще более активной интервенции с целью использования их сил и рвения на нужды общества подверглись молодежь, подростки. В их обязанности входило помочь сохранить спокойствие при воздушных налетах, проследить, чтобы все спустились в бомбоубежище, а внутри раздавать детям еду, питье и даже игрушки. Их использовали как посыльных, они нередко первыми выбирались наружу после бомбежки и должны были оценить ситуацию. Девушки и женщины оказывали первую помощь раненым, как дело чести многие даже из богатых семей рассматривали работу в госпиталях и больницах[360]. По-прежнему это рассматривалось как долг перед Отечеством, как раннее включение в мир взрослых, даже как своеобразное приключение. «Хотя мы и замечали страх и озабоченность наших родителей, но не могли понять их до конца»[361]. Постановления о «труде на благо отечества» ужесточались: 6 добровольных месяцев практически бесплатного труда в сельском или домашнем хозяйстве с началом войны становятся обязательными для всех незамужних и не продолжающих свою учебу девушек от 18 до 25 лет[362]. Школьники участвовали в разнообразных акциях по сбору металла, макулатуры, стекла и других материалов, даже решетки из ограды домов часто приносились в жертву.

К сожалению, не только внешние опасности для жизни существовали во время войны, не только соседская и дружеская взаимопомощь определяли моральный климат в городе. Некоторые люди — в полном сознании пагубных последствий, к которым приведет их усердие — доносили на своих коллег, друзей и соседей, что они нелояльно относятся к режиму. Отрицательные человеческие качества, такие как зависть, ненависть, эгоизм стимулировались нуждой, но не последнюю роль играло и псевдопатриотическое чувство необходимости особо тесного сплочения всех немцев перед лицом бедствий и представления о любой критике режима в этих условиях как о предательстве. Вместо взвешенной оценки происходящего такие люди предпочитали с новой силой верить пропагандистским призывам режима, что в будущем даст им возможность негодовать, что их обманывали… Среди берлинских респондентов никто не испытал на себе подобные негативные чувства, но многие говорили, что страх перед всеобщим доносительством стал еще сильнее, так как последствия неосторожного слова могли быть ужасными[363].

Рутина повседневности, с одной стороны, представляла собой тягостную обязанность, с другой стороны психологически, прежде всего в письмах, действовала успокаивающе: все как обычно, подъем, завтрак, проводы детей в школу, покупки, готовка, семейный обед и т. д. Обеспечение и поддержание ритма жизни семьи, маленькие праздники или семейные события наполняли день, скрашивали ожидание. И не беда, что Рождество празднуется в подвале, там тоже можно поставить елку и осторожно зажечь свечи, а светлое выражение детских лиц заставляло ненадолго забыть о том, что происходит наверху[364].

В основном, семейную повседневность в первые годы войны наполняли две диалектически взаимосвязанные тенденции: с одной стороны, приспособление к новым условиям, а с другой — бессознательное стремление как можно дольше сохранить видимость и внешние атрибуты прежней, нормальной жизни, уберечь детей от недетских впечатлений и переживаний. Обе являлись одним из естественных источников жизненных сил, сохранности семейной жизни и традиций. И все же многое в этом старательном отгораживании семейного мирка настораживает — люди воспринимали войну лишь как досадную помеху благополучной довоенной жизни 30-х гг., жили надеждами на ее скорый конец, конечно, с победой немецких войск.

«Это был ад»: 1942–1945 г.г

Решающим событием, в корне менявшем семейную повседневность, в большинстве семей становился призыв мужчин на военную службу. Письмо с приказом явиться в часть, спешные сборы, последние напряженные часы перед тяжелым расставанием, одинокая фигурка жены с детьми на вокзале и полная неопределенность впереди даже при вере в победу — вернется ли муж, отец, брат, сын… Большинство семей вынуждены были пройти этот путь. Даже в случае, если отцы и старшие братья остались в живых, дети смогли увидеть многих из них лишь в 1946–49 гг. — тех, кому повезло вернуться из плена. Высшим авторитетом в семье становилась мать, а подростки-мальчики вместе с военными «играми» в Гитлерюгенд и помощью в тушении пожаров должны были принять на себя часть заботы о семье и ее существовании. Для многих из семей мелкой буржуазии это означало отказ от надежды закончить среднюю школу и даже поиски места ученика на производстве, добираться до которого часто приходилось из соображений экономии на велосипеде чуть ли не через весь город[365]. Но и это детьми часто воспринималось как новое приключение. Дети играли по-новому — во взрослых и постепенно сами становились маленькими взрослыми.