Мы жили в Москве

Она угощала нас бразильскими сластями. "В прошлом году мы были в Бразилии. Жорж Амаду - мой старый друг, он меня любит, как родную сестру, и я его люблю. Он просто помешался на истории со Сталиным.

Там, в Бразилии, мы видели ритуальные пляски с шаманскими завываниями. Они исповедуют свои негритянские культы. Мне это неприятно. Но сталинизм ведь тоже культ, тогда уж лучше такие.

А нужно ли было говорить правду на двадцать втором съезде?"

В конце этого разговора Анна сказала Л.: "Я с тобой не согласна, но я тебя люблю".

Анна и Роди - так она называет своего мужа, а он ее Чиби - вместе почти сорок лет; сколько всего у них за плечами, и так они нежны друг с другом, он то за руку возьмет, то голову погладит незаметно.

Анна: "Я хотела бы написать книгу о справедливости. Что это такое? С одной стороны - твоя история, а с другой стороны - история нашей уборщицы. Она из Восточной Пруссии, богатая крестьянка, жена эсэсовца. Ты ведь и таких тоже защищал..."

Через две недели, 7 марта, после поездки в Веймар, Лейпциг, Дрезден, Виттенберг, мы опять пришли к Анне. Она расспрашивает о наших впечатлениях, слушает, перебивает.

И попутно - а у Анны самое важное всегда попутно: - То, что я сейчас расскажу, ты не вздумай писать ни в какие мои биографии. Вы знаете, что такое малая родина, патриа чика? Она есть у каждого человека. Моя - на Рейне. А Германия разделенная. Многое настоящее немецкое - не у нас. "Патриа чика". Из-за нее человек и смеется, и плачет. Не могу же я плакать из-за того, что СССР покупает пшеницу в США, не могу смеяться над вашим лысым Никитой. У меня и слезы немецкие, и смех немецкий. Я здесь недавно пришла на одно важное заседание. Гардеробщик услышал мой говор, привел своего напарника. "Он тоже из Майнца". Мы с ним разговорились. Его сестра училась в той же гимназии, что и я. Он принес кофе. Так все время заседания я пила кофе с земляком... И я и Роди, мы оба остались без малой родины. Он ведь из Венгрии. Если бы Москву разделили и ваши друзья Т. и Ф. очутились бы на другой стороне стены, что-то важное ушло бы из ваших жизней, верно?

...Интеллигенты часто чудаки, иногда бывают "комиш", но когда талантливы, то нет. Вот Брехт не был "комиш".

Из брехтовских пьес больше всего любит "Галилея".

- Гомулка не любит интеллигентов. Сначала не любил тех, кто против социализма, а теперь они ему вообще все чужды. Но Гомулка для социализма полезнее, чем Т (называет известного либерального поэта).

Л. возражает. Она отмахивается.

- А иногда мне нравятся люди, которые мне совсем не нравятся. Например, Ульбрихт. Он меня ненавидит, но и удивляется, что за женщина такая, все время смеется? Что-то в нем меня привлекает. Он верит в то, что говорит. Он искренен. Но он, - она хитро улыбается, - никогда не поймет, что такое "патриа чика". Потому что он и Готше здесь родились. У вас ведь нет особой разницы, родился ли ты в Харькове или в Новосибирске. А здесь очень большая.

Вероятно, она говорит с нами об Ульбрихте, чтобы объяснить, почему дала статью в сборник к его 70-летию - за это ее осудили некоторые писатели.

- Роди был с Бела Куном в тысяча девятьсот девятнадцатом году. Мы в Париже узнали о гибели Куна, были потрясены.

Вечер был длинным, мы переговорили едва ли не обо всем на свете.

- Я живу здесь много лет. У нас сотни знакомых, но людей, с которыми разговаривала бы так откровенно, - нет.

* * *

Л. Те немецкие сановные идеологи, литераторы и журналисты, с которыми мы встречались, были больше похожи на комсомольских и партийных работников времен первой пятилетки, чем на наших новейших функционеров, у которых не осталось никакой идеологии, а только циничное охранительство и политиканство.

Берлинские цензоры нас удивляли. В ГДР издавали Лукача, который был у нас под запретом, переводили и издавали Фолкнера задолго до нас, и издавали книги, и публиковали статьи против антисемитизма в прошлом и настоящем. А у нас стихотворение Евтушенко "Бабий яр" вызвало исступление и в аппарате, и у литературных черносотенцев. Но в то же время в ГДР не разрешили публиковать повести Александра Солженицына, несмотря на все похвалы Хрущева, "Правды" и "Известий". Не напечатали даже романов Кочетова, потому что он слишком "мрачно" изображал советскую действительность.

В повседневной жизни ГДР для нас многое было приятно-непривычным продавцы, официанты, служащие гостиницы были дружелюбно-вежливы, несравнимо с тем, к чему мы привыкли у нас. Все наши поездки, все встречи - и деловые, и личные - были хорошо организованы, нам ничего не навязывали, нам никого не приходилось ждать, все делалось так, чтобы нам было удобнее, легче, интереснее.

Пожилая журналистка, изможденная, но весело-добродушная, спросила нас: "Вас как называть - на "ты" или на "вы"? (Du - Genossen oder Sie Genossen), и потом объяснила: "В Германии все коммунисты говорят друг другу "ты", я и Ульбрихту говорю "ты, Вальтер", а ваши советские чаще "выкают", либо начальник подчиненному "ты", а тот "вы", и даже "товарищ такой-то" иногда произносит, как "ваше сиятельство".