Мы жили в Москве

Генрих: "Мне не хватает сострадания. У вас очень талантливо, внутренне последовательно построено по вашей художественной логике. Но у Достоевского менее жестоко, чем у вас. Вы не оставляете герою ничего, буквально ничего. Он даже не мужчина... Кроме того, ведь кино обладает особой силой воздействия. Сильнее, чем слово. В кадре очень тесно. Не хватает пространства... Великолепен танец дурочки, погоня за извозчиком".

Говорили и о других инсценировках Достоевского.

- Лучше всего можете сделать, конечно, вы, русские... Вам бы я с удовольствием дал право инсценировать какую-либо из моих книг.

Когда мы остались одни, спросил тревожно:

- Я не слишком их критиковал? Они мне очень понравились. У нас нет таких - сочетание большого таланта, открытости, духовного накала, братства...

Из дневников Л.

Анна Зегерс вчера говорила с Генрихом: ему хотят дать Ленинскую премию, предлагают она и Арагон, большинство членов жюри "за". Генрих решительно: "Не надо. Я не могу принять. Не могу, пока здесь два писателя сидят в лагере. Не хочу и не могу принимать эту премию".

Анна: "Но мы ведь не можем оказывать политическое давление на советское правительство".

Генрих: "Я просто не хочу принимать премию от государства, которое так поступает со своими писателями".

Об этом рассказала мне Анна. Я спросил Генриха, он, усмехаясь, подтвердил.

Из дневников Р.

6 октября. Идем с Бёллем и с внуком Достоевского по маршруту Раскольникова, к дому процентщицы. Дома цвета Достоевского, цвета времени.

В мае Генрих приедет сюда на белые ночи. Разговаривает с оператором Шнейдером, который снял фильм "Петербург Достоевского". "У меня нет честолюбивого желания сделать лучше, чем вы. Я мог бы и взять у вас куски".

Рене делает заметки под диктовку отца, Раймунд фотографирует. Оба сына помогают с удовольствием.

Когда мы идем по каналу, внук Достоевского просит считать шаги - как в романе, ровно семьсот тридцать... Для него каждая сцена романа ничем не отделима от реальности.

...Мы все смотрим на квартиры, на улицы, на дворы, и сколько людей смотрели до нас, но художник смотрит особым взглядом. За этот год он и романы перечитал, он готовился, узнавал. Мы идем вместе до какого-то пункта, а дальше он пойдет один, дальше и начнется тайна, чудо искусства...

В Доме писателей смотрим выставку рисунков Корсаковой - к романам Достоевского. Он потом нам: "Не люблю иллюстраций к книгам. Ведь каждый читатель видит по-своему".

...Прошли все дома, дворы. Бёлль рассказывает: "В Дублине есть целый туристский маршрут по пути Блума. Тоже нет мемориальных досок. Ирландцы очень рассердились на меня (за сценарий "Ирландия и ее дети"), что я написал о бедности, что взял снимки старых домов..." *

* То же самое произошло и с фильмом Бёлля. Он задумывался как совместный. Но в АПН потребовали купюр: снять киоски с продажей пива, старые дома, - "Ленинград у вас непригляден", снять кадры с поэтом Иосифом Бродским и опрос на улице "за что вы любите Достоевского?" Бёлль отказался, и в СССР фильм не показали.

В прошлом году рассказал о замысле. Сейчас готовит сценарий. Счастье пройти с ним этот кусок.

Бёлль еще раз помогает понять, как жив Достоевский.

За обедом: "А мне странно презрительное отношение к любой профессии, я люблю ремесло официанта..."

Корреспондент "Советской России" спрашивает, как долго Бёлль ищет слова.

- Восемь лет.

Ему же Генрих объясняет, что "Даниэль и Синявский - никакие не злодеи".

7 октября. Вечером на спектакле у Товстоногова "Проводы белых ночей". Сергей Юрский мог бы играть и Фреда Богнера и Ганса Шнира.

8 перерыве Бёлля просят расписаться крупно на потолке актерской уборной.

Бёлль Пановой: - Я вас читал.

- А я вас. Разговор о Брехте.

Бёлль; "Карьера Уи" - плакат, примитивно. Люблю "Мамашу Кураж" и "Галилея". А Панова и вовсе не любит Брехта. Тихо Льву: "Не то что ваш Брехт".

Панова - Бёллю: "У вас в романах напряженная драматургия. В "Бильярде" сидит девчушка босоногая, за нею - целая драма". Генрих смущенно: "Я этого не чувствую".

Генрих очень хочет посмотреть "Идиота" со Смоктуновским в постановке Товстоногова. Тот приглашает его на этот гастрольный спектакль в Лондон "всего час лететь".

Панова потом нам: "Что за человек. Одни мятые штаны чего стоят. Его не зря боготворят все молодые прозаики Ленинграда".

Еще в Ленинграде: "Я соскучился по дому". А ему еще лететь в Тбилиси.

Мы говорили о Евгении Гинзбург, о "Крутом маршруте".

Из дневника Р.

8 октября. Молодые со Львом в Атеистическом музее, а мы остались в сквере у Казанского собора.

- Когда я научусь писать, я напишу о своей семье. Напоминаю ему слова Хемингуэя про Оук-парк (что не может писать, иначе сильно оскорбит либо родных, либо правду).

- Нет, дело не только в том, чтобы не обидеть родных.