Мы живем неправильно

Вот идет Вирсавия, тащит туго надутый мяч. Марину водружают на самый полюс, велят покачиваться, пружинить вверх-вниз. Схватки сразу становятся резче, длиннее, уже приходится подбирать дыхание, как конец клубка. С боков шара, на котором сидит Марина, стекают грязно-бордовые капли, оставляя следы. Ее постепенно, миллиметр за миллиметром, выворачивает наизнанку.

Прямо перед ней, на белой простыне кровати, – мобильник. Она снова, в очередной раз, набирает номер мужа. Муж – за две тысячи километров, в Красноярске. Там давно глубокая ночь. К телефону никто не подходит, включается факс.

Марина вспоминает свою первую беременность. Тоже была истмико-цервикальная недостаточность, тоже ставили кольцо – так называемый акушерский пессарий, укрепляющий шейку матки, не дающий ей разойтись. Причем выяснилось все это неожиданно: стало плохо на работе, вызвали скорую, неделю лежала на сохранении. Тогда она ни о чем не думала, а потом много раз бросало в дрожь: ведь если бы тогда беременность не сохранилась, о собственных детях можно было бы забыть.

Марина работала тогда «пиаром», работа ей нравилась, хотя частенько она думала про себя, что занимается ерундой. Шла бы в медики. С тех пор как она забеременела во второй раз, она вполне оценила медицинскую профессию. В родном городе никто не брался вести ее беременность. ИЦН, тридцать три года, двойня. Предлагали только аборт, со скидкой, по медицинским показаниям. Пришлось ехать в Петербург. И только тут, только он, вот этот мужик, Верник, со своими хихи-смехи, согласился помочь ей… Вот есть же люди – делом занимаются. А она? Рыхлая толстушка, ненамного моложе той страшной старухи в соседней палате. Работала «пиаром», теперь надолго осядет дома… А была бы она хорошим врачом?.. Вряд ли… вряд ли…

Мысли вспыхивают и гаснут. Лицо больше никак не выглядит. Глаза слепо смотрят внутрь. Перед лицом мотается мокрая прядь.

Бегут Верник и Вирсавия, а с ними – детская сестричка, всегда присутствует при родах двоен.

– Так-так-так, – потирает руки Верник. – Ну, ложись скорее, я тебя посмотрю.

– Как вас много, – говорит Марина. – Я когда первый раз рожала… А-а-ахх!! Ахх!

– Руки убери! – кричит Верник. – Вирсавия, держи ей руки! Да что это такое! Как не стыдно, Марина!

Все кругом измазано бурой жидкостью. Марина отпихивает врачей. Лежать невозможно.

– Я встану! – кричит она. – Дайте мне встать! Сделайте уже что-нибудь, мать вашу!..

– Ах, еще и мать вашу, – приговаривает Верник, осторожно делая что-то между Мариниными ногами.

– Мне больно, я сейчас сознание потеряю! – плачет Марина.

– Кричи на выдохе, – говорит Вирсавия, – и держи ноги вот так… осторожно поворачивайся на бок… Аня, держи ей ногу…

Как сквозь сон, Марина видит свою ногу, согнутую в коленке: врачихи держат ей бедро, пока она пучит глаза от боли, шипит и плюется, а над ними – стекла двери, наполовину замазанные краской, там расплывается желтоватая муть.

В половину шестого утра звонит телефон.

– Мариша! – слышится далекий, высокий, вибрирующий голос мужа. – Ну что, началось?

– Не то слово.

– Ой, блин! А я спал! Я спал, а потом я пошел в туалет, представляешь, а там лампочка взорвалась… а потом я пошел в ванную руки помыть, как честный человек, а там тоже лампочка взорвалась… Я подумал: что-то происходит! Смотрю, а у меня в телефоне двадцать неотвеченных звонков! Ты там как?

– Рожаю… Катюша спит?

– Спит! – он резко понижает голос. – Там с ней бабушка… Ну, держись! Я спать больше уже не буду! Я держу за тебя кулаки! Давай там, это!

– Даю…

Меж тем дела идут неблестяще. Схватки сходят на нет. Верник уже не шутит, а только подбадривает. За окнами давно рассвело, родилку заливают яркие солнечные лучи, в парке за окном полосы света и тени. Но для Марины все кругом призрачно и невнятно. Она уплывает, сил не осталось даже на страх. Вдруг она совершенно ясно понимает, что может умереть сейчас, вместе с двумя маленькими мальчиками, которые толкаются внутри нее в темноте.

– Сейчас мы вколем тебе окситоцин, он стимулирует схватки, – наклоняется к ней Верник. – Почти полное раскрытие. Осталось потерпеть совсем чуть-чуть. Ты родишь через полчаса.

Родилка наполняется докторами. Верник, Вирсавия, доктор-неонатолог, детская сестричка и еще кто-то; и студенты – индийцы, русские, китайцы…

Ее переносят на кресло. Поднимают повыше, велят взяться за железные трубки, чтобы эффективнее тужиться. Она берется за штыри и раскорячивается, напоминая сама себе курицу-гриль, распяленную на вертелах перед жаркой.

– Эй, слушай меня, на следующей схватке ты будешь тужиться, – говорит Вирсавия. – Тужься, как будто какаешь.

Она пытается тужиться, но чувствует только дикую, распирающую боль. Ее подгоняет мысль о том, что сейчас, очень скоро, она должна закончиться.

– Молодец! – кричит Верник. – Давай-давай-давай… Стоп! Давай-давай-давай…

Подключается Вирсавия:

– Еще-еще-еще-еще-оо!