Мы, животные

Мы позволили снегу еще сколько-то на нас падать, на наших волосах росли белые шапки, головы — как горы в миниатюре, наконец мы молча согласились передвинуться под карниз здания. Манни дал каждому по сигарете, и мы начали вытаскивать фильтры. Все еще никто ничего не говорил, но ритуал слегка разрядил обстановку: огонек, шумные выдохи, облачка дыма.

Потом, мало-помалу, шутки и дурацкий треп возобновились, я, как всегда, держался с краю, пока ко мне не обратился Манни:

— Знаешь, что она мне сказала на днях?

Я не стал спрашивать, кто, потому что знал, кто.

— Сказала, ты способен на многое.

— Да, — подтвердил Джоэл, — она и мне что-то такое брякнула.

— Сказала, ты очень талантливый.

— Ужас какой талантливый!

— И знаешь, что еще она сказала? Что ты способен погубить себя.

— Она так про тебя разговаривает, — сказал Джоэл, — будто ты какая-то мудацкая ваза хрустальная.

Манни обнял Джоэла за шею.

— Мы для нее два сапога пара. — Он показал на меня: — А вот ты…

— Мудацкое золотое яичко.

— Она хочет, чтобы мы тебя защищали от других парней…

Джоэл хохотнул.

— Во как! Я ей говорю: женщина, мы уже выросли вроде из песочницы.

— … и защищали от самого себя.

— Мы вроде уже не мальчики.

— А она говорит: он все равно ваш младший братишка, он всегда будет вашим младшим братишкой.

Взгляните на меня — как мне надоела эта погрузочная платформа; как мне надоел этот снежный час.

— А я ей говорю: это уж как он сам захочет.

— Мудацкий священный агнец.

Я выставил ладони, как бы сдаваясь, и попятился, не сводя с них глаз, пока не добрался до края здания.

— Куда ты, девонька?

— Далеко собрался?

Я завернул за угол и двинулся вниз по наклонной тропке, уходя от их насмешек. Они кричали мне вдогонку, ставя после моего имени злой вопросительный знак. Их голоса в темном холодном воздухе раскатывались оглушительно, они налетали на меня сзади, как волны.

Манни и Джоэл кричали, вопили, зубоскалили, и деревья вторили им эхом.

Хрен с ними, пусть гавкают.

Может, это и правда. Может, я и правда один такой на свете.

Поздно ночью

Я скользнул на дорогу и прошел три мили до автобусной станции. Снег падал легко и стремительно, и, оглядываясь, я видел, что мои следы тут же заносило. Я и раньше это проделывал тайком от них, целью была мужская уборная на станции. Это-то они во мне и чуяли.

Я сошел с дороги на тропинку, протоптанную сквозь живую изгородь. Тропинка прямиком вела на зады автобусной станции. Если парковочная площадка там хорошо заполнена, я могу пройти через изгородь и потом пробраться к уборной между двумя автобусами незамеченным. Никто мне этого не объяснял; я сам постепенно, параноидально пришел к этому способу. Неделю за неделей прокрадывался на станцию, скрытно, нерешительно. Там прятался в кабинках, подглядывал в щели. Мыл и мыл руки над раковиной, неспособный отвечать на откровенные взгляды в зеркало. Я не знал, как дать понять этим мужчинам, что я готов. Ближе всего я подошел к этому с мужчиной, который взял меня за подбородок, поднял мое лицо кверху, чтобы встретиться со мной глазами, и сказал, что я славный мальчонка.

— Ты славный мальчонка, — повторил он. — А теперь вали отсюда на хер.

Но этой ночью на площадке стоял только один автобус. Шофер, который сидел внутри, заметил меня, нажал кнопку, и дверь открылась, громко и коротко пыхнув сжатым воздухом.

— В Нью-Йорк?

Я показал на здание.

— Мне надо отлить.

— Туда не попадешь. Время неподходящее.

— Почему?

Шофер, не отвечая мне, смотрел на падающие хлопья. На нем была униформа: синие синтетические слаксы и синий шерстяной джемпер с вышитым на кармане логотипом автобусной компании. Мужчина средних лет, плотный такой, пальцы большие, толстые — одним из них он показал вперед, через ветровое стекло.

— Должен был поехать час назад, но застрял из-за снега. Снег, правда, хоть куда, красотища.

Вьюга. Воздух, однако, был теплый; хлопья были влажные, пухлые, липкие, они гладко, легко и неумолимо летели на землю по диагонали. Мои братья затеряются в такую ночь, отправятся искать меня среди этой белизны и утонут в ней.

— Что, станция закрыта?

— Всех, кому в Нью-Йорк, я по домам отправил. Если тебе надо в Нью-Йорк, приходи завтра утром. Сам тебя и повезу.

— Нет, сэр, не надо.

— Если тебе очень сильно хочется отлить, поднимайся сюда.

Дверь за мной закрылась, и я, встав на верхней ступеньке, осмелился взглянуть шоферу в глаза. Он уже не притворялся. Мое сердце застучало; я обернулся, хотел найти кнопку двери, но не увидел, где она.

— А где тут у вас туалет?

Шофер поднялся со своего сиденья. Я замер и не отстранялся. Я хотел этого.

Холодные толстые пальцы пошли вдоль моего пояса; я не отстранялся.

— Хочешь, чтобы я тебя обратил, — сказал шофер. — Ну, так я тебя обращу. Обращу.

И я был обращен.