Мы, значит, армяне, а вы на гобое

Милиционер Птицын в этом соревновании по благоустройству быта шел третьим номером. Пока жена копалась в земле, он все таскал и таскал валуны на свой участок — такие же, как те, от которых тщательно избавлялись соседи. Эта его работа выглядела загадочной. Как, впрочем, и деятельность Космонавта, который у своего торца все снимал землю слой за слоем, но не равномерно, а по какому-то неясному окружающим плану, и постепенно стали вырисовываться контуры будущего космического ландшафта: какие-то террасы, крутой извилистый глинистый путь шириной в автомобильную колею — сверху от шоссе вниз, прямо к фасаду его отсека.

Ну а последним шел Гобоист. К концу лета он посадил лишь куст сирени, один крыжовник и одну смородину. Как-то, копаясь на заднем дворе своей лопатой-инвалидом, он вдруг заметил старуху, которая стояла за металлической сеткой, руки в боки, качала головой, глядя на него в упор, и укоризненно цокала языком. Она бормотала что-то неразборчивое, должно быть, по-армянски. Гобоист не мог понять, что именно, но по интонации было ясно, что она его костерит. Как ясно было и то, что стыдит она его за лопату, якобы им присвоенную. Он хотел было объясниться, но старуха отвернулась и пошла к своей поливалке: Артур ей устроил такую крутящуюся машинку, что далеко вокруг разбрасывала сверкающую на солнце воду.

Как всякому неврастенику, Гобоисту была неприятна даже легкая тень надвигающейся ссоры. И вообще он хотел, как всякий нормальный человек, нравиться людям, хотя нравился, понятно, далеко не всем. И вот, из-за глупого стечения глупых обстоятельств, между ним и старухой пробежала кошка, хотя он всячески старался быть любезным с новыми соседями по загородной привольной жизни.

Вскоре ему стало мерещиться, что и вся армянская семья стала прохладнее с ним. Скажем, как-то его не позвали на непременный субботний шашлык — а Птицыных позвали. И, хотя он уже не раз вежливо уклонялся от предложений, на сей раз было неприятно. К тому же, когда он музицировал как-то после обеда у себя в кабинете, раздался резкий стук во входную дверь. Он спустился вниз, на пороге стояла старуха. По будням она оставалась одна с младшим внуком — остальные бывали в городе: девочки учились, Артур работал, его жена, естественно, была с семьей…

Старуха сказала:

— Ты б мог потише каля-маля на своей дуде калякать. А то Каренчик отдыхает.

Она говорила беззлобно, на ты она обращалась ко всем, кто был младше ее, — без разбора. Но Гобоиста покоробило странное и неуместное по отношению к его музыке какое-то похабное каля-маля; и это детское калякать…

4

Распространилась весть: у маленького Каренчика на этой неделе юбилей, пять лет, и праздновать знаменательную дату будут в ближайшую субботу. Приедет Анна, решил Гобоист, и они пойдут к Артуру на шашлыки, принесут подарок Каренчику, да и девочкам тоже, на стол Гобоист выставит водочки и вина, старухе — цветов и — втайне от сына старуха покуривала — блок сигарет Vogue, — и дело как-нибудь замнется, Бог даст.

Кончался сентябрь, летали паутинки, пахло антоновскими яблоками из соседского сада, краснела рябина, пустел воздух. Уже к полудню субботы гости стали подтягиваться. На улице вкруг соседского курятника на жухлой уже травяной полянке выстроились Аudi, две Volvo, несколько «Жигулей» и одна белая «Волга» — марка, еще недавно считавшаяся самой шикарной в Ереване, армянский, так сказать, «мерседес» времен социализма. Казалось, лучшие представители московской армянской диаспоры прибыли в этот день в Коттедж, торчавший посреди затерянного на краю престижного Одинцовского района рабочего поселка. Поселяне только рты разевали на черных грузных задастых коротконогих баб в бархате и гипюре с бриллиантами, на черных же мужиков в шелковых костюмах и золотых цепях на груди — толщиной в женское запястье.

Юбиляр Каренчик уже с утра глядел наследным принцем — он ведь и впрямь был единственным наследником славного рода Долманянов. Наследник был наряжен в комбинезон алого латекса, из-под которого глядела голубая атласная рубашка с белым кружевным жабо; держался он строго, гости — подобострастно. Он принимал дорогие подношения, надувая губы, и радости не было на его капризном личике. Дважды он принимался выть, и старуха хлопотливо объясняла, что он переутомился. Она тоже принарядилась, и бусы искусственного жемчуга жалко и трогательно смотрелись на ее морщинистой, выжженной солнцем на огороде багровой груди. Узловатые натруженные пальцы были в золотых перстнях.

Анна приехала к трем. Опоздание объяснила тем, что первую половину дня занималась покупками: Гобоист накануне ей все объяснил по мобильному телефону и даже заставил составить список, и столь небывало деловой подход мужа подсказал Анне, что дело серьезно.