Мы знаем, что ты помнишь

– У нас? – вырвалось у нее. Обычно убийства не залеживались у них под носом, их со скоростью ветра относило в Сундсвалль, где ими занимался отдел по расследованию особо тяжких преступлений. Вначале они, конечно, могли привлекать все ресурсы, какие только можно: дежурных, местную полицию, следователей по гражданским делам, даже стажеров, которые могли работать сверхурочно, чтобы помочь уладить самые неотложные дела, но бо́льшая часть расследования переносилась на десять миль к югу, в каменный город на побережье. Эйра и сама сегодня утром какое-то время стояла и раздумывала на эту тему с телефоном в руках. Она как раз собиралась вызваться работать сверхурочно, когда на кухне раздался сигнал таймера и ей пришлось отбросить телефон в сторону и бежать доставать из духовки вестерботтенский пирог, а потом она увидела букет, который собрала мама, и не осмелилась отложить празднование Середины лета еще на день.

– Что-нибудь еще известно? – спросила она, плюхаясь в гамак.

Над головой заскрежетало. Она опустила ноги на землю, чтобы прекратить качание.

– Не больше вчерашнего, – сказал Август, – они ждут данные от операторов мобильной связи, с навигатора и дорожных камер, но для того, чтобы его задержать, улик более чем достаточно. В противном случае существует риск усложнить расследование, ведь он, как-никак, склонен к побегу.

– Он идет на контакт?

– Продолжает все отрицать. Завтра с утра его доставят в Сундсвалль и продолжат допрос там.

Это чтобы тот следователь, который станет его допрашивать, вечером вовремя вернулся домой, к семье и ужину, ехидно подумала Эйра.

Ей вспомнился Улоф Хагстрём, сидящий в тесной комнатке. Ощущение, что его массивное тело целиком заполнило собой все пространство, не покидало ее во время первого допроса, который она сама провела днем раньше.

Ее напряжение, вызванное осознанием того, что он совершил в прошлом. Одно дело – убийство, причиной которого может стать гнев или паника. Но изнасилование – это нечто совсем другое. Она не позволила себе поддаться на вызов, сквозивший в его взгляде, когда он, наконец, поднял голову и посмотрел на нее. Его дыхание. Здоровенные ручищи, лежащие на столе. Взгляд Эйры зацепился за мощные наручные часы на запястье, аналоговые, со встроенным компасом и всевозможными примочками, из тех, что редко встретишь в последнее время. Она сидела и смотрела, как секундная стрелка описывает круг за кругом, в ожидании, пока он заговорит.

Допрос преследовал конкретную цель. Если бы подозреваемый начал с ходу признаваться в содеянном, то ей пришлось бы прервать его, пока он не успел наговорить слишком много, и подождать прибытия адвоката. Но в случае с Улофом Хагстрёмом подобных проблем не возникло. Он просто молчал, пока Эйра просвещала его по поводу его прав и объясняла, почему он здесь и в чем его подозревают. И следом один-единственный вопрос: каково его собственное отношение к случившемуся?

Его молчание она восприняла как беспричинное, на грани агрессии, а потому была вынуждена снова повторить свой вопрос. Ответом ей стало неразборчивое бормотание, словно он бубнил молитву.

Я этого не делал.

Я этого не делал.

Сколько же раз он это повторил?

– Спасибо, что позвонил, – сказала Эйра и прихлопнула комара, пировавшего на ее щиколотке.

Она немножко покачалась в гамаке. Прислушиваясь к скрипу металла и шороху ветра, к оживленному шуму, доносящемуся с чьей-то веранды. К маминому голосу в доме, слабому и взволнованному.

– Эй? Кто это там в саду?

Слова преследовали его. Голоса проникали в камеру, резали уши, особенно голос той женщины. Упрямый и назойливый, он словно хотел пустить в нем корни.

Покопаться в том, на что ей по большей части должно было наплевать.

Каково его собственное отношение к случившемуся?

Бла, бла, бла.

Улоф расхаживал туда-сюда по камере, пять шагов туда, пять шагов обратно, ни дать ни взять – зверь в клетке. Словно он вернулся назад в прошлое, хоть это и было очень давно. Тогда у него было больше, чем просто обычная камера, в месте, где содержались подростки вроде него, и все же разницы никакой. Еда так себе, котлета с пюре и подливкой. Ему не хватало воздуха, от царившей духоты он потел больше обычного. Дыра, откуда, как ему сказали, он мог брать воду, воняла мочой. Они хотели заставить его пить мочу. Утверждая, что он замочил собственного отца.

Как будто у него был отец.

Перед полицейским из Сундсвалля молчать было легче. Мужчины понимают толк в молчании. Они знают, что это черта сильных – не молоть языком попусту. Бессловесная битва на тему «кто сдастся первый». Возможность померяться с противником характером. Узнать, кто больше, кто сильнее, кто на что способен.

Улоф опять улегся на пол. Это было не слишком приятно, но уж лучше так. Койка оказалась для него слишком узкой. Он уставился в потолок. Перевел взгляд на лоскутик неба в окошке. Зажмурился и увидел старое тело отца перед собой. Сколько же лет прошло…

Вот отец вышел из душа и подошел к нему.