Мы знаем, что ты помнишь

Нежные, как бархат, руки, такая смеющаяся, пахнущая крапивой, заросли которой обжигают икры, тучи комаров и эти сволочи слепни, кровь на ее руке, там, где он прихлопнул одного, и ее смех – спасибо, Улоф, какой же ты герой. Ее губы так близко. Он думает о том, какие они мягкие, словно мох, влажные, податливые, как он впивается в них. Вторгается языком в рот, прежде чем она снова начнет болтать, и слышит голоса ребят в голове. Ты гляди, говорят они, некоторые телки способны проболтать всю ночь, упустишь момент, так и останетесь на всю жизнь всего лишь друзьями. Нет уж, дудки, руки на грудь, мни и ласкай, возьми соски в рот, им это тоже нравится. Делай все так, как будто ты здесь хозяин. Главное, черт возьми, не сомневайся, девчонки любят строить из себя недотрог, щипаться и царапаться, когда на самом деле они влажные, возбужденные и только того и ждут, чтобы их взяли, но нельзя просто так трясти своим хером, нужно все делать по науке. Запускаешь пальцы в трусики и ласкаешь вагину, ну а потом заслонка открыта и давай газуй, поехали. Врубаешься, да?

А потом Улоф лежит в зарослях крапивы, а она возвышается над ним. Она повсюду.

В машине нечем дышать, только духота и жар, ему нужно скорее на свежий воздух.

Утренний туман окутал тонкой дымкой бухту внизу. На противоположном берегу реки высятся вечные горы, в небо из труб фабрики в Вэйя поднимаются столбы дыма. В тишине он различил шелест осин – ветерок такой слабый, что его почти не слышно, – и тяжелое гудение шмелей среди цветов люпина и ромашки. А потом до его ушей донесся скулеж. Жалобный такой, словно от раненого или попавшего в беду зверя. Звук шел из дома. Улоф попробовал бесшумно преодолеть несколько шагов и вернуться обратно к машине, пока собака не обнаружила его присутствие, но с такими габаритами, как у него, по сухой траве и сучьям, трещавшим под ногами, это было невозможно. Он услышал вокруг себя пронзительное пение комариной стаи, и собака, конечно же, тоже его услышала и залаяла внутри как безумная. Царапаясь и подвывая, она бросалась на стену или дверь. Это напомнило ему неистовый лай охотничьих собак, как они свирепо кидались на решетку своих вольеров, когда кто-нибудь проезжал мимо них на мопеде. Полицейские ищейки. Как они носились вдоль реки, вынюхивая следы Лины. Их лай вдалеке, когда они обнаружили ее вещи.

Ему стоило сесть в машину и как можно скорее уехать отсюда, пока старик не проснулся и не заметил у себя на участке постороннего. Кто его знает, вдруг он схватится за свое охотничье ружье, то самое, которое когда-то доводилось держать Улофу, но которое никогда не устареет настолько, чтобы из него невозможно было выстрелить. Воспоминания внезапно обрушились на него: цвета, мебель, выкрашенная зеленой краской лестница, обои с цветочным мотивом, постель наверху, в каморке под скошенной крышей, которая принадлежала Улофу.

А потом он заметил воду, которая тихонько сбегала по внешней стороне фасада. Неужто трубу где-то прорвало? И почему пес заперт в доме? Было слышно, что он находится не в сенях возле входной двери, что было бы естественно для охотничьего пса, да и вообще для любой собаки – лай доносился откуда-то из глубины дома. Кажется, из кухни, которая находилась в дальнем конце прихожей. Через окно Улоф увидел голубые панели на стенах, белые дверцы посудного шкафа, кастрюлю с едой на плите.

Должно быть, пес был один. Потому что вряд ли найдется человек, способный так крепко спать и ничего не слышать.

Он вспомнил про камень, круглый камешек возле угла дома. Когда он поднял его, несколько мокриц бросились наутек. Ключ по-прежнему лежал там.

Очень трудно попасть ключом в замочную скважину, когда трясутся руки. У Улофа не было никакого права отпирать дверь. Ты же знаешь, что они прекратили всякое общение с тобой.