Мычка

Глядя на баловников, Мычка лишь качал головой. И как не боятся? Конечно, здорово, что ночь не властна, намного приятнее идти до дому в отблесках огня, чем пробираться по стеночке на ощупь. Но огонь в неумелых руках — зверь опасный. Устроить пожар — раз плюнуть. Дома вокруг деревянные, бревна иссушены жарой. Как не бояться?

Сбивая с мысли голодно заворчал желудок. Струящиеся отовсюду аппетитные запахи распалили голод, заставили чаще сглатывать слюну. Безумно захотелось есть. Едва глаза останавливались на вывеске корчмы, а ноздри наполнялись ароматами, ноги сворачивали ко входу, и лишь величайшим напряжением Мычка удерживался, чтобы не зайти в гостеприимно распахнутые двери. Даже мысль о взимаемой с посетителей плате останавливала слабо. Превозмогая муки голода, Мычка упорно двигался дальше, и лишь отойдя от заведения подальше чувствовал облегченье. Вот только не надолго. Возле очередной корчмы все повторялось вновь.

Однако желудок все же победил. Узрев очередную корчму, Мычка махнул рукой, двинулся в раскрытые створки дверей, словно в объятья желанной женщины. Ароматы пищи и дымок обволокли плотной пеленой, проникли в нос и рот. Уши наполнились гулом разговоров. Голова закружилась, а в глазах поплыло. С трудом протиснувшись мимо забитых людьми столов, Мычка бухнулся на свободное место, ощущая себя словно после доброй чарки крепкого хмеля, коим иногда, в редкие дни праздников, угощал дед.

Радуясь, что во всеобщей толчее остался незамеченным, Мычка вытащил из мешка остатки мяса, набив рот, в блаженстве откинулся на стену, прислушиваясь, как по языку растекается сладостное ощущение, через глотку проваливается в желудок, а оттуда расходится по телу волнами тепла и силы.

Гул голосов сливается в монотонный шум, что успокаивает, навевает сон, даже резкие крики, или исполненные угрозы обращения подвыпивших посетителей друг к другу не заставляют открыть глаз, лишь уши лениво поворачиваются в сторону шума, оценивая степень опасности. В гудении разговоров негромкая беседа за соседним столом привлекла внимание: не то глубоким, как из бочки, голосом одного из собеседников, не то чем-то еще. Мычка чуть повернул голову, продолжая жевать мясо, и по-прежнему не открывая глаз, вслушался в слова.

— Наместник-то наш совсем заелся, сундуки от злата ломятся, а ему все мало, — прогудел певый.

— Небось врут, — лениво отозвался второй. — Знаешь ведь — в чужих руках и обух, хе-хе, толще.

Первый громко рыгнул, прогудел:

— Это верно. Да только тут не далеко от истины. Наместник, это тебе не шваль подзаборная. По статусу положено деньгу иметь.

В ответ донеслось едкое:

— Никак завидуешь?

Первый всхрапнул, сказал запальчиво:

— Чему завидовать? У самого хватает — девать некуда! Сундуком больше, сундуком меньше, не велика печаль.

— Оно и видно, — бросил второй насмешливо. — По злачным местам высиживаешь, добрые заведенья пропускаешь. Явно от избытка добра.

Первый громко забулькал, судя по силе и долгости звука осушив не меньше кувшина, произнес сурово:

— Говорю тебе, ерунда это, пыль! — Помолчав, добавил с придыханьем: — Я другому завидую. Все бы отдал, чтобы хоть глазком взглянуть на женскую половину. Говорят, у него не то тридцать, не то пятьдесят жен!

Второй хмыкнул, проблеял со смешком:

— Глазок-то не отвалится, тридцать баб оприходовать?

— Пятьдесят! Говорю тебе — пять десятков девок, не меньше. И все в самом соку!

Челюсти перестали двигаться, а рука остановилась на полпути ко рту. Сон как рукой сняло. Мычка заерзал, лишь величайшим усилием воли удержавшись, чтобы не вскочить, не заорать дурниной, не выколотить из мужиков подробности прямо здесь и сейчас, использовав в качестве убеждения все, даже самые нелицеприятные средства. Сердце затрепыхалось раненой птицей, в висках заломило от невыносимого желания что-то делать и куда-то бежать. Но он удержался. Стиснув челюсти так, что скрипнули зубы, Мычка чуть развернулся, по-прежнему не открывая глаз, вслушался, что есть сил.

Меж тем мужик продолжал вещать, от выпитого вина распаляясь все больше.

— А еще говорят, что если какая-то девица не понравится, на следующий день исчезает, а ее место занимает новая, еще лучше да краше.

— И откуда же она берется? — давясь от смеха просипел второй. — Что-то я не замечал возле терема наместника толпу вожделеющих баб. Наоборот, сторонкой обходят.

Первый цыкнул, брякнул громким шепотом:

— Ходят слухи, что из захожих набирают. А то и вовсе издалека. Да не по своей воле, насильно! Потому и исчезают предыдущие, чтобы некому было языком трепать, честное имя наместника порочить. Но, только чур, я тебе этого не говорил.