Мычка

Разговор быстро забылся, но неприятное ощущение продолжало зудеть. Он оплошал в очередной раз, ослепленный собственной значимостью, посмел бросить наставнику вызов, и… проиграл. И, хотя, на деле все произошло несколько по-другому, привкус горечи остался. Сколько, ну сколько еще он будет совершать одни и те же глупости? Ведь наставник каждый раз намекает, а то и предупреждает напрямую. Но нет, всякий раз кажется, что ошибки не будет, ведь с прошлого раза прошло столько времени, он стал быстрее, сильнее, ловчее! Уж теперь-то он, если и не достиг уровня учителя, то не намного отстал.

Пытаясь успокоиться, Мычка прошелся взад-вперед. Но раздражение не улеглось, наоборот, усилилось. В груди сгустился сгусток ярости, запульсировал, распространяя вокруг волны недовольства, а перед внутренним взором поплыли картинки прошедшей схватки. Заметив, что по-прежнему сжимает меч, Мычка было направился к дому, но передумал. Внутри он наверняка наткнется на исполненный злорадства взгляд подземника, что явно не прибавит настроения.

Он замер, в раздумии кусая губы. Как бы не было досадно, оружие не стоит оставлять в снегу, где оно быстро потемнеет, покроется рыжими пятнами, но и носить с собой нет никакого желания. Поблуждав вокруг, взгляд остановился на ближайшем дереве. Ухмыльнувшись, Мычка с размаху всадил меч в ствол. Сухо треснуло, взметнулось крошево коры. Меч загудел, глухо и недовольно, будто жалуясь на неподобающее обращение, но вскоре затих.

Хмурясь и кривя губы, Мычка двинулся в лес, сладострастно сбивая с кустиков снежные шапки, и распинывая торчащие из сугробов небольшие веточки. По мере того, как уходил избыток сил, исчезало и недовольство. Ноздри больше не раздувались, сердце замедлило темп, а губы расползлись в улыбку, и вскоре, забыв об обиде, Мычка уже крался за зайцем, с интересом следил за суетливой возней белок, слушал переливчатые трели птиц.

Вернувшись затемно, Мычка разделся, прошел в дом, и лишь когда, мазнув по стене взглядом, не обнаружил оружия на привычном месте, спохватился, как был, раздетый, скользнул на улицу. Клинок оказался на том же месте. Освободив меч, Мычка тщательно протер лезвие о штаны, после чего вернулся, стараясь не шуметь, вернул оружие на место, тихонько присел за стол.

Филин, что все это время сидел в углу, спиной ко входу, шевельнулся, не поворачиваясь, произнес со сдерживаемым недовольством:

— Ты можешь злиться на себя, ненавидеть врагов, проклинать друзей, но, что бы ни случилось, оружие должен беречь всегда!

Мычка лишь вздохнул. Обида давно испарилась. Лес вселил в душу удивительное умиротворение, настолько могучее и всеобъемлющее, что все, даже самые сильные и тягостные переживания на его фоне казались смешными и надуманными. Он кротко улыбнулся, сказал просто:

— Ты как всегда прав. Прости. Порой, на меня будто что-то находит: лезу куда не надо, делаю что попало. Вот и сегодня… — Он помолчал, собираясь с мыслями, сказал проникновенно: — Я не устаю удивляться насколько лес мудр. Как легко он исцеляет даже самую тяжелую хворь, стоит лишь побыть одному, прислушаться к шепоту трав, шороху ветвей, вдохнуть полной грудью воздух.

Ты часто рассказываешь о пустых пространствах, где ветер не встречает преград, а солнечный свет властвует беспредельно. И хотя это настолько невероятно, что кажется выдумкой, я не могу тебе не верить. Но… как можно жить, без живительного дыхания леса, не ощущая сонма запахов, без благостной тени, что дают великаны-деревья? Наверное, люди в тех местах глубоко несчастны.

Мычка взглянул на подземника. Тот некоторое время молчал, покачивая головой, словно прислушиваясь к словам ученика, отзвучавшим, но не исчезнувшим совсем, затем шевельнулся. В глазах Филина отразилась глубокая грусть, он сказал чуть слышно:

— Такие вещи нельзя понять. Разум бессилен. Как можно познать водную стихию, не будучи рыбой, как узнать силу пламени, ни разу не обжегшись? Лишь рожденный в степи знает, что это за счастье, видеть золотые переливы травы, ощущать задиристую игру ветра, купаться в изливаемых светилом горячих лучах. А бесконечная чаша небосвода, пронзительно синяя в полдень, багровеющая к вечеру, и слепящая сонмом звезд ночью!

Мычка с замиранием смотрел на наставника. Он видел его и в гневе и в радости, но такой пронизывающей тоски не замечал. Словно подземник рассказывал не о диковинных краях, а делился чем-то глубоко личным, обычно скрытым от сторонних глаз за маской уверенности и спокойствия.

Внезапное понимание ослепило, смешало мысли. Наставник не стремился напугать, или поразить ученика небылицами, не пытался внушить трепет и страх впечатлительному юнцу, он просто рассказывал то, что чувствовал, выплескивая в словах накопившуюся на душе горечь и боль. Мычка задохнулся от нахлынувших чувств, настолько остро вдруг ощутил бесконечную скорбь учителя, вскричал:

— Почему же ты до сих пор здесь? К чему дом, шкуры, уединенная жизнь, если это лишь путы на ногах и руках, не позволяющие вернуться? Как можно жить, зная, что где-то тебя ждет счастье, и все что нужно — всего лишь… вернуться?