Мыльный трип в прошлое

В первый рабочий день я и подумать не могла, чем занимается курьер с красной корочкой от Министерства Юстиции. Я гордая лань, 80-49-80 несу себя по центру города. Чувствовала затылком и корнями волос, как мужики сворачивают головы. Подол платья манит, то вспорхнет как бабочка и развивается на ветру, и снова скроет мои стройные ножки. Это было первое платье с длинным разрезом, взрослое. Неожиданно небо скрылось за густыми ватными зловещими тучами, хлынул ливень. Беспросветной колючей стеной водопада Виктория. По асфальту мгновенно вышли из берегов стремительные реки воды. Зонт как у истинной петербурженки успешно валялся дома, мы привыкли мокнуть. Я рванула стремглав ближе к домам в переулке, в поисках любого подобия навеса. При рывке хлястик босоножки треснул, и сказал мне "прощай". Неожиданно в одном из домов на 2й Советской открылась дверь. Я впорхнула на второй этаж, подальше от зловонного подвала, пахшего революцией и плесенью. Огромное окно старого дома открывало панораму исторического центра, я выжимала подол платья и тряслась как мокрый воробей. Дверь внизу хлопнула, отозвавшись в ушах эхом. Еле слышные шаги приближались. Подростковое воображение не так остро чувствует опасность, весь мир вокруг – это «all we need is love».

Наверное, так бесшумно передвигаться умеют монахи из Шао-Линь: я не видела мужчины, не успела сориентироваться, как кобра в броске что-то метнулось в мою сторону со спины. Жёсткая мозолистая шероховатая рука зажала рот: «Стой так, не шевелись, и с тобой все будет в порядке!» Я превратилась в одно большое дрожащее ухо и собачье обоняние. Пыталась разгадать, кто за спиной и какие мои шансы на спасение. Звук расстёгивающейся молнии на его ширинке, обдало мерзким запахом чесночно -ментолового дыхания. Я слышала, как рвущееся наружу сердце извращенца колотится об мои лопатки. – Молчи, и останешься жива! – просипел он мне куда-то в шею, слюнями поставив незримое клеймо страха на коже. Я судорожно думала, варианта два – рвануть в окно, но второй этаж высокий в старых домах, или укусить, что есть мочи его грязные пальцы. Меня трясло с насильником в унисон. Вдруг у него нож. Я в свои семнадцать лет не представляла еще в подробностях, что может делать мужчина с женщиной. Приняв решение побороться, сжалась импульсивно, напряглась, вцепилась в сумку до синевы пальцев, повернув ее огромной круглой моднючей пряжкой наружу. Он задрал платье, отвлекся, задышал как паровоз.

Когда я всадила пряжкой в его морду и увидела симпатичное лицо, вовсе не Джека Потрошителя, оказалась в еще большем замешательстве. Никогда раньше не видела маньяков. Хлопнула дверь, как сигнал спасения, я заверещала так, что сорвала связки. Он прилип к обшарпанной стене, и умоляюще зашептал: – Не выдавай, это все твое платье проклятое! По лестнице влетел седой мужчина с удочками, видать возвращался с рыбалки. Надо было, конечно, попытаться задержать преступника, но мужик закрыл меня собой и процедил сквозь зубы: «Проваливай, сука».

Я согласилась зайти к пожилому мужчине домой, оттуда заявили в милицию. Меня не беспокоили ни следствием, ни дознанием, похоже, внутренним органам тогда было не до такой мелочевки, как озабоченный парень, возбуждающийся от черного платья с узором из лилий.

Семейный секрет.

Какой ваш самый большой секрет детства? Мой секрет был с папой на двоих. Никому никогда об этом не рассказывала. Потому что стыдилась папиного хобби. Представьте мужика под покровом ночи, который, вооружившись фонарём и самодельным металлоискателем, рыскает по заброшенной деревне, распугивая даже бродячих собак и призраков своим видом. Он утверждал, что на месте истлевших от старости, покосившихся деревянных скелетов домов, по соседству с советскими новостройками, жили когда-то ассирийцы, богатые ремесленники. Папа верил, что найдет клад или что-то, что прольет свет на историю этих мест. И находил. Старое блюдо шведское, ассирийцев с обжитых мест согнали шведы. Однажды выкопал наконечник филигранной кузнечной работы мастера, чугунный, для фонарей. Такие висели на лавочках ремесленников при входе.