Мыс Доброй Надежды

Седых волос за этот год у него прибавилось и не без ее помощи. Пусть теперь подумает. Пускай делает что хочет… Весьма кстати вспомнила про секретаря. Сам бы не сообразил. Протасевич закурил и с жадностью затянулся. Чудесно. Надо будет поехать домой вместе с Дороховой. Он задумался, но не о ней, а о том, как это странно звучит «домой». Из дому и домой. А собственно говоря, где теперь его дом? Куда сильней его тянет? В этот теплый, уютный, с тяжелыми, дубовыми дверьми, где неслышно ступаешь по ковру, где звенят голоса детей — его детей? Или в тот, под старой соломенной крышей, покрытой зеленым мхом, тот, с громадной, на полхаты, печью и холодным земляным полом? В тот, где мальчик всего на два года старше его Тани и девочка, однолетка ее, не ждут, чтобы за столом их уговаривали поесть, сами уже знают цену хлеба, едят так, что за ушами трещит? Не обронив и крошечки.

Вспомнив про детей, Протасевич почувствовал, как сразу отвалились от сердца и злоба на жену, и мужское самодовольство, и та легкость, с которой он захлопнул за собой дверь. Без них не представлял своей жизни. И в то же время в пору особенно горячую, когда и минуты не было свободной подумать о чем-то еще, по нескольку дней не вспоминал их.

А если и вспоминал, то лишь столкнувшись с чужими детьми: когда умывался и Костик поливал ему на руки или когда просил Томку подмести веником хату.

Эти чужие дети любили его и старались угодить. И он тоже полюбил их, частенько называл сынком и дочушкой. Они воспитывались у стариков — деда и бабушки: мать умерла, а отец завербовался, уехал куда-то в Карелию и не подавал о себе вестей. Не привыкшие к лишнему куску хлеба, к заботам о себе, дети больше всего тянулись к ласке.

Понимая это, как бы ни был он занят, Протасевич всегда выбирал минутку, чтобы приласкать их, похвалить за сделанное. И в таких случаях всегда вспоминал своих детей — Таню и Алика.

У подъезда Протасевича ожидал колхозный газик. Рыжий Федя, откинувшись на спинку сиденья, храпел во всю мочь.

— Га! Куда? — вскинулся Федя и, растирая ладонью заспанное лицо, пожаловался: — Ну и пекло, как в Сахаре! И как они в этих стенах выдерживают здесь, люди?

Усаживаясь рядом с ним, Протасевич усмехнулся:

— Выдерживают, брат. И ничем их отсюда не выкуришь.

— Куда? — Федины руки уже привычно легли на баранку.

— Давай, брат, в Министерство сельского хозяйства.

Как он и предупредил, Андрей заявился домой ровно в пять. И не один.

Лида открыла дверь и остановилась как вкопанная перед высокой рыжеволосой женщиной с зеленым, как осока, острым взглядом и спокойной улыбкой, на тонком насмешливом лице. За спиной ее стоял Андрей, а за ним полыхал Федя.

«Господи, как на пожаре», — успело мелькнуть, когда Лида увидела этих двух рыжих. Но ей было не до шуток.

— Ну, жена, принимай гостей, накорми, чем бог послал, бедных колхозников.

— Незваный гость хуже татарина, — пробасил Федя.

— Пожалуйста, проходите.

Лида молча накрыла на стол, без особой радости пригласила садиться и заставила себя улыбаться. Сама села на ручку кресла, как-то боком, совсем не как хозяйка дома.

Чтобы рассеять общую неловкость, Андрей поспешил налить всем по рюмке и громче, чем обычно, сказал:

— Ну, хозяюшка, за твое здоровье и за эту вот гвардию, которой командуешь!

Он погладил по головке Таню, сидевшую с ним рядом, и поцеловал Алика, залезшего к нему на колени.

— Позвольте внести предложение, — улыбаясь и сощурив глаза, подняла руку Дорохова. — Выпьем сразу же за то, чтобы гвардия недолго еще оставалась в арьергарде.

— У меня нет воинской специальности, — сухо, не глядя на нее, парировала Лида и поднесла рюмку к губам. — За здоровье всех!

Выпили, закусили, посидели столько, сколько требовало приличие, и встали.

Все еще не спуская с рук Алика, Протасевич пересел на тахту, притянул к себе Таню, стараясь не выдать волнения, потрепал по тугой розовой щечке.

— Будешь, дочушка, письма слать?

— Буду, — охотно пообещала Таня. — Только ты почаще приезжай, нам без тебя скучно.

Протасевич перевел взгляд на окно. Крылатое облачко подплыло к солнцу, заслонило его, и от набежавшей мгновенно тени и на улице, и в комнате вдруг стало хмуро, пасмурно.

— Обязательно приеду, обязательно, дочка.

Он не стал звать ее к себе, не стал допытываться, приедет ли она в их новый дом, который построит в «Победе». Ни о чем не спросил, ничего больше не обещал, повторил только:

— Приеду, как же я без вас буду?

Понимая сложность обстановки, Федя неловко поблагодарил и заторопился к машине. Дорохова тоже сказала: «Спасибо», — и вышла в бывший кабинет Андрея.

Протасевич и Лида молчали.

— Ну что ж, — наконец поднялся он. — Мне пора. Танька, не забывай, пиши (Таня кивнула головой: своих обещаний не забываю). Ты, Алик, тоже будь молодцом, мужчиной, не хворай. Я тебя на машине прокачу. (Алик, кроме слова «машина», ничего не понял, запрыгал на руках у отца, потянулся к дверям, к машине).

Лида не трогалась с места.

— Ну что ж…

Андрей опустил на пол Алика, подошел к жене.