Мыс Доброй Надежды

…Он дождался конца рабочего дня и пришел, чтобы встретить ее у проходной. Боялся не узнать, потерять в толпе. Боялся, что могут возникнуть у нее дела, которые задержат, или, наоборот, окажется, что ушла раньше.

Она была в белом полотняном платье. Стоя в стороне, у проходной, он с надеждой высматривал светлые женские костюмы. Лицо в этой шумной, движущейся толпе разглядеть было трудно. Да и не было в ее лице ничего особенного, бросающегося в глаза. И пока этот людской поток, шумя, протекал мимо, он невольно спрашивал себя: а что скажет он ей?

Она вышла, когда поток уже схлынул. И почему-то показалась ему не похожей ни на себя вчерашнюю, ни на ту, встреченную в кабинете главного инженера. Может быть, оттого, что на ней была летняя шляпа с опущенными вниз полями. Она изменила что-то в ее облике, прибавила какую-то загадочную притягательность.

Вместе с ней были мужчина средних лет и молодая стройная женщина.

На Страхова никто из них не обратил внимания, и он пошел за ними немного отстав. На первом же перекрестке они распрощались, и каждый пошел своей дорогой. Страхов догнал ее.

Она оглянулась, сначала даже испугалась, а потом лицо ее вспыхнуло, засветилось улыбкой. И в этой улыбке — Страхов успел заметить — была радость.

— Простите, но… я должен был вас увидеть, — не узнавая своего голоса, только и сказал он.

Улыбка сошла с ее лица так же мгновенно, как и краска, внезапно залившая лицо.

— Я сегодня уезжаю… Только два часа осталось. Я вас больше… — Страхов не договорил. — Я должен был вас увидеть, — поправился он. — Я иначе не мог.

— Но почему? — удивленно спросила она, не замедляя шаг.

— Сам не знаю.

Она засмеялась.

— Вы же рисковали опоздать на самолет или на поезд. Я могла задержаться, могла уйти раньше.

— Я тоже думал об этом.

— А все-таки ждали? — Ей было приятно это.

— Ждал. Мы не должны были разминуться.

Она молча качнула головой. В его голосе звучало нечто не позволившее свести этот странный разговор просто к шутке, да и не хотелось, чтобы это была шутка.

— Я хочу спросить вас только об одном: я имею право звонить и писать вам домой?

Какое-то время она молчала. Потом ответила коротко:

— Можете.

Он проводил ее до самого дома. Она показала ему свои окна. Он попросил, и она дала номер своего телефона. Они распрощались, и он поехал в аэропорт.

А назавтра вечером позвонил. И с того времени звонил и писал почти каждый день.

И она тоже писала ему каждый день. Встретились они только через год, когда он опять приехал в командировку. С той поры минуло уже почти двенадцать лет…

К реальности Страхова вернул телефонный звонок. От усталости, от напряжения, от неожиданности он вздрогнул так, что в левом боку словно кольнуло чем-то острым. Он бросился к телефону.

— Я слушаю! Слушаю… Слушаю… — с надеждой повторял он в телефонную трубку.

— Господи, можно подумать, что ты всю ночь не ложился, только и ждал моего звонка…

Страхов ухватился свободной рукой за спинку кресла.

— Алик разбил ночью термометр. Выйди на работу пораньше и купи по дороге в аптеке. Занеси Виталию.

Страхов молчал.

— Ты слышишь меня?

— Слышу.

— До работы купи и занеси.

— Куплю и занесу до работы.

1973

ЗИМНЯЯ ДОРОГА

В тяжелом, словно каменном, сне приходила к Ивану Волька.

— Смени, батька, сорочку. Вот, возьми чистую.

Прокатанная на скалке полотняная рубашка только что со двора, с мороза, отдавала еще влажным холодком, запахом ветра. Волька держала ее в руке и трясла за плечо мужа.

— Чуешь ты, батька, или нет?

— А с чего это я не чую? — разозлился во сне Иван. — Давай, сменю. — И потянулся к Вольке.

Рука его искала в остывшем воздухе, но рубашки не находила.

— Где она у тебя? — окончательно проснулся Иван.

Но ничего не было. Ни Волькиной руки на плече, ни чистой рубашки. Была только нахолодавшая за ночь хата.

И хата тоже не отзывалась.

— Боже ж мой… — Рука Ивана беспомощно опустилась на одеяло. — Когда ты заберешь меня к ней?..

Но бог не желал забирать его и отпустил ему в этой промерзшей, онемевшей хате долгий срок жизни с того самого дня, как схоронил он свою Вольку и остался один на свете. Правда, с ним тогда еще были дети. Две младшие дочери. Вечно ссорились они из-за пустяков, не ладили. И все равно даже при них без Вольки хата казалась ему пустой.

Первые годы она хоть снилась ему, Волька. Все никак не хотела умирать, все просила спасти. Так же, как и тогда, когда лежала в районной больнице, в отдельной уже палате.

— Отвези меня, Иванка, в Минск. Может, там доктора знают больше этих…

На какое-то время болезнь отпускала, перед тем как снова наброситься, и, когда ей становилось легче, все тревожилась она о хате, о дочках, о нем самом.

— Подай, Иванка, председателю заявление на шифер. Чтоб до осени, до дождей, перекрыть. А то опять как польет…

— Ох, да не хлопочи ты о крыше, забудь. Никуда она, та крыша, не денется, — уговаривал Иван.

— Она-то правда не денется…