Мыс Доброй Надежды

Если не вижу тебя, я не плачу.
Разума, встретив тебя, не утрачу.
Все ж если долго тебя не встречаю,
Жажду чего-то, о чем-то скучаю
И вопрошаю себя без ответа:
Дружба ли это? Любовь ли это?

Боже мой, строки Адама Мицкевича я готов был выдать за свои собственные!

Я вернулся в читальню и просидел до вечера, выходя только покурить.

Мысленно представлял, как приду в издательство, как постараюсь спокойно выслушать новые замечания редактора, наконец подпишу договор. С этим тут обычно не спешат, откладывают на следующий раз: еще не обговорили окончательно с начальством.

Задумался так, что и не заметил, как выкурил подряд три папиросы. Это как бы успокоило, и я снова подошел к окну, взглянул на улицу, на скверик, за которым исчезла Женя.

Исчезла на полгода? На год?

Стихи снова приходят мне в голову, снова толпятся в ней, и разобраться в них невозможно. Я даю им волю, и в этой сумятице опять овладевает мной недавняя неуверенность, сомнения.

…И вопрошаю себя без ответа:
Дружба ли это? Любовь ли это?

Кто его разберет, что это такое, когда и сам я не разобрался почти за двадцать лет таких же возникновений и исчезновений — на год, на полгода, на три года, на пять…

1958

ДОКТОР ВОЛКОВИЧ

Каждое утро в половине девятого к соседским воротам подкатывала бричка на рессорах с черным клеенчатым сиденьем. И каждый раз, всегда в одно и то же время, так точно, что можно без опаски проверять часы, в воротах появлялся мужчина. Невысокий и немолодой, когда хорошая погода, в белом полотняном костюме и соломенной шляпе. В дождь в воротах возникал черный прорезиненный плащ с поднятым капюшоном.

Следом за мужчиной, на шаг сзади, следовала собака. Большая, черная, с грустной преданностью в умных глазах. Усевшись в бричку, он приказывал:

— А ну, Цезарь, выполняй свой долг — на место.

Мудрый Цезарь знал, чего от него требуют, и покорно поворачивал, нажимал лапой на щеколду и скрывался за воротами.

Кучер дергал вожжи, и бричка трогалась с места. Обратно она возвращалась обычно после шести вечера.

Однако случалось, что ее не было и в семь часов, и в восемь, и позднее.

Тогда из зеленых ворот на улицу выходили невысокая, седая, с непокрытой головой женщина, белоголовый мальчик лет шести-семи и Цезарь. Какое-то время они стояли и поглядывали в ту сторону, куда утром покатила бричка. Не дождавшись, старушка, взяв за руку мальчика, уходила обратно во двор. Собака бежала за ними. А чуть позднее они снова выходили и снова не сводили глаз с того конца улицы.

Так повторялось не раз, пока у зеленых ворот не останавливалась знакомая бричка. Мужчина прощался с кучером и тяжелой походкой утомленного человека приближался к тем, кто, как бдительные стражи, караулили его у дома.

Он гладил по голове и целовал мальчика, что-то объяснял женщине, и она недовольно качала головой — выговаривала, должно быть, за опоздание. Потом они, взяв ребенка за руки, сопровождаемые Цезарем, скрывались за воротами.

Вечером, когда хозяин был дома, в их саду частенько грустила гитара и мужской голос жаловался: «Выхожу один я на дорогу…»

Голос был слабый, но еще слышались в нем отзвуки той молодой силы, которая когда-то давно, наверное, имела немалую власть.

И эта бричка, что подъезжала каждое утро к соседским воротам, и эта тоскующая гитара, и одинокий голос, вливающийся в мое распахнутое окно, не могли не вызвать интереса, не могла я не полюбопытствовать: кто живет здесь, рядом со мной, в этом небольшом польско-литовском городке, временном моем прибежище?

— То есть пан доктор, — объяснила квартирная хозяйка.

— Какой доктор?

— Обыкновенный, который людей лечит.

— Пожилой человек?

— Немолодой мужчина, но…

По тому, как отвечала мне пани Ядвига — так звали хозяйку, — ясно было, что она лично не считает пана доктора мужчиной, не заслуживающим внимания.

— Интересный человек? — точил меня червяк любопытства.

— А кто его ведает… Он тут с людьми не очень знается…

— Заносчивый?

— Богатый.

— Вот оно что!

— И скуп, — свет такого не видел!

Видно было, что пани Ядвиге не терпится еще кое-что добавить к характеристике «пана доктора», но то ли не решалась она, то ли просто не хотела.

Услужливое воображение тем временем подсовывало уже готовенький образ старого скряги: выдает деньги жене на каждый день и в конце недели требует с нее отчет, сам заваривает чай, да пожиже. И тут же вспоминалось другое: сад за забором, гитара и эта лермонтовская тоска: «Выхожу один я на дорогу…»

— Я хочу познакомиться с паном доктором.

— Матка боска! Он же неженатый…

— А эта низенькая полная женщина с седыми волосами? Она кто?

— Сестра пана. Он и холостяком остался из-за скупости…

— А мальчик тогда чей же?

— Мальчик? Он тоже не украшает пана доктора…

— Не важно, я все равно пойду к нему, лечиться.

— Нех пан буг крые! — не поняв, что шучу, ужаснулась пани Ядвига. — Я бы не решилась. Что люди подумают?