Мыс Доброй Надежды. Рассказы и повести

На выручку нам с базы пришел моторный баркас, предложил взять на буксир. Куда там! Ребятки в обиду: «Зачем буксир? Сами дойдем!»

Баулин улыбнулся воспоминаниям:

- Славные ребятки!..

- А что же Кирьянов?

- За Кирьяновым с того дня закрепилось тяжкое прозвище - трус. Позор, можно сказать, несмываемый.

Назавтра же в школе состоялось комсомольское собрание. Выступил и я, рассказал все, как было во время шквала. Добавил, что проступок этот закономерно вытекает из всего предыдущего поведения Кирьянова и он заслуживает самого строгого наказания. Ни один человек голоса в его защиту не подал. В решении записали: «За проявление трусости, недисциплинированность и отрыв от коллектива объявить члену ВЛКСМ Кирьянову выговор».

- А Кирьянов как выступил?

- Хуже некуда: «Решайте как знаете, мне сказать нечего…», и точка.

«Да понимаешь ли ты, что из-за тебя люди могли погибнуть?» - кричат ему с места.

«Понимаю», - отвечает и глаза в пол. Больше ни слова из него не вытянули.

- Тяжелая история…

- Куда уж тяжелее. И представьте, дня через два возвращаюсь вечером домой, гляжу: на лавочке в садике сидят моя Ольга и Кирьянов с Маришей на руках. Увидел меня и тотчас распрощался. Спрашиваю Ольгу: «Жаловаться приходил?» Мы никогда, ни до того, ни после, не спорили с Ольгой, а тут вместо «здравствуй» она обрушилась на меня, начала заступаться за Кирьянова, будто за сына.

«Не знала, - говорит мне, - что ты такой черствый. Неужели и ты, и все вы не видите, не чувствуете, как Кирьянов переживает, как он подавлен своим поступком? Я, говорит, убеждена: по натуре он не трус, а то, что произошло во время шквала, - случайность. Тяжело ему, что все вы от него отвернулись».

«Сам он ото всех отвернулся, отвечаю, сам всех против себя настроил». - «А ты подумай, - говорит Ольга, - может, и ты в этом виноват». Тут я вскипел: «Моя вина в том, что затребовал Кирьянова в морскую погранохрану! Не тебе судить, ты видишь только, как Алексей игрушки Маринке делает, а я с ним целый день вожусь. Хватит с меня, натерпелся!» А Ольга: «Эх ты, отец-командир!» Схватила дочку на руки и ушла в дом, не спросила даже, буду ли я ужинать…

Баулин и сейчас переживал давнюю ссору, и сейчас, по-видимому, корил себя за нее, а я подумал, что, возможно, тогда Ольга Захаровна была права.

- Вскоре, - снова заговорил Николай Иванович, - меня назначили на Курилы командиром сторожевого корабля «Вихрь». Я ведь начинал пограничную службу, можно сказать, по соседству, на Чукотке. Тогда-то, еще в молодости, мне и полюбились здешние края: для моряка местечко самое подходящее - дремать на ходовом мостике некогда. Словом, сам я напросился обратно на Дальний Восток (посоветовавшись с Олей, конечно). А когда мою просьбу уважили, обратился со второй: прошу назначить ко мне на «Вихрь» младшим комендором Алексея Кирьянова. Дело в том, что Алексей в это время тоже подал рапорт{Рапорт - доклад о выполнении взятых на себя обязательств.} о назначении его на Дальний Восток.

Начальник школы выслушал просьбу, и глаза у него на лоб: «Или ты мало с ним горюшка хлебнул?»

Баулин усмехнулся:

- Вы тоже, наверное, спросите: зачем это мне понадобилось?

- Вероятно, Кирьянов просился на Восток, чтобы проверить себя или уйти от дурной славы, - сказал я. - А вот зачем он вам понадобился, мне и впрямь невдомек.

- Оля подсказала. «Ты, говорит, его уже знаешь и сможешь ему в случае чего помочь, другие же неизвестно еще, как встретят. А человек он честный, отзывчивый». Она ведь, Ольга, тоже педагогом была. Поэтому, видно, да и по чисто женской чуткости раньше других, раньше меня разгадала Кирьянова. Ну и, честно говоря, моя моряцкая жилка была крепко задета: неужели Кирьянову так и не полюбится море и наша морская служба? Ведь моряк - это натура!

Вот вы сказали, что Кирьянов хотел уйти от дурной славы. А ведь дурная слава, что тень, - от нее не убежишь! Вместе с Кирьяновым она приехала и на Курилы: в комсомольской учетной карточке - выговор. Команда «Вихря», да и вся морбаза встретили Алексея с явной настороженностью: «Ничего себе гусь! Попробуй-ка задерись у нас!»

Командиром базы был тогда наш общий знакомый Самсонов. Я его знал еще до этого лет девять, - кто из дальневосточников его не знает! К тому же мы с ним военно-морское училище заканчивали вместе. Так он, Самсонов, и то поморщился, когда я порассказал ему все о Кирьянове. «Ты его просил к себе на корабль, ты за него и отвечай».

А между тем жестокий урок, полученный во время шквала, повлиял на Кирьянова, но как? Из заносчивого, строптивого паренька он превратился в притихшего, я бы даже сказал пришибленного. Никому он больше не перечил, любые приказания и поручения выполнял, однако без огонька, с каким-то безразличием. Казалось, и здесь ничто его не интересовало и не увлекало. Едва затевалось на морбазе веселье, он уходил подальше, на скалистый мыс, как, бывало, в черноморской школе к бухте над кратером, и часами смотрел, как волна бьет о берег. О чем думал он? Тосковал по родной Смоленщине? По своим ученикам? По невесте, с которой надолго расстался? Баулин развел руками.