Мыс Марии

Я не журналист в привычном понимании. Я скромный редактор коррсети.

– 

Но ты явно ближе к разгадкам тайн, чем я.

– 

Ну конечно. – Саркастично протянула Кэт. – Пересмотрел американских фильмов про громкие журналистские расследования? «Вся президентская рать»

29

? Или «Свой человек»

30

?

– 

Ты можешь достать все, что тебе нужно, и кого тебе нужно, я столько раз видел.

– 

Когда это было, Ватсон?

– 

Не так давно.

– 

Хорошо, берем это дело.

– 

Нужно внимательно осмотреть место преступления. Там должны остаться следы.

– 

Отличная идея, док. Поезжай. Я сейчас сгоняю помогу Олиной маме и присоединюсь.

Она посидела еще немного и пошла вперед.

Ноги несли сами. По залитым слишком радостным солнцем бульварам, на цветущую весеннюю Покровку. Кэт почти ни о чем не думала, не понимала, спит она, или эта согреваемая нежными лучами утренняя Москва существует в реальности. Сама не заметила, как оказалась на Старой Басманной. Остановилась. Посмотрела на Куракинский31 дворец. Ей кто-то говорил, что именно с этого семейства Толстой карикатурно списал своих знаменитых Курагиных32, изменив в фамилии всего одну букву. Но она не верила. Слишком мало видела сходств. А вот Волконские-Болконские33 – совсем другое дело.

Марья Болконская34, некрасивая скромная сестра Андрея, как две капли воды похожа была на Марью Николаевну. В девичестве – Волконскую, в замужестве – Толстую, мать Льва Николаевича. Еще одна великая, но так несправедливо забытая, прекрасно умевшая рассказывать сказки в темноте: при свете стеснялась. Она умерла в тридцать девять, когда Лёве было всего два. В совершенстве знала пять языков, физику, историю и логику, играла на клавикорде и арфе. Умная образованная дурнушка, совершенно не умевшая кокетничать и флиртовать, отпугивала и без того немногочисленных женихов и только в тридцать, катастрофически по тем временам поздно, вышла замуж. Она оставила горы дневников, которые сформировали будущего гения. Он воспитывался на ее записках, ее саму просто боготворил. Что выросло бы из Лёвы, если бы не ее талантливые рукописи? Стал бы он бесспорным литературным мастером мирового уровня? Создал бы хоть что-нибудь? Написал бы?

В Олиной Либерее Марьи Николаевны не было: она все же оставила богатое эпистолярное наследство. Но если бы Оля составила энциклопедию, упомянула бы и о ней, как о несправедливо забытой. Кэт вдруг захотелось найти подружкины записи и наброски, результаты многих часов, проведенных в московских и петербургских библиотеках. Оля пыталась разыскать как можно больше, собрать по обрывкам, кускам, чужим воспоминаниям, их талант, она мечтала писать обо всех, кто остался в тени гениев, но без которых гениев бы не было. Кэт точно знала: подруга прочла все сохранившиеся дневники Волконской, шаг в шаг прошла по стопам маленького Льва, не исключено, что и сама стала почти гениальным Толстым. Да в итоге в свою же Либерею и угодила, взлетая, диковинной птицей раскинувши крылья, в небо безжалостного Страстного.

В школе Оля как-то сказала, что не понимает, почему все бесконечно анализируют Пушкина, а о Наталье Гончаровой писала только Цветаева. Тогда этот вопрос всему классу показался идиотским и смешным. Кто такая Гончарова, что она сделала? Но Оля не остановилась. Эта несправедливость убивала ее, не давала покоя. Она хотела восстановить в правах всех, кто вершил всемирную историю, тихо оставаясь за спинами великих. Вытащить из темноты на свет их красивые аристократичные лица со светящимися мудростью глазами. Выудить из реки забвения их имена. Она так мечтала снова показать их всему миру. Ткнуть напыщенных умников носами: «Кем бы вы все были без них?».

Кэт вздохнула и задумчиво свернула на улицу Лукьянова. Еще не было и одиннадцати, поэтому она решила позавтракать в каком-то малюсеньком кафе, на которое случайно наткнулась. Попросила кофе и блины. Залезла по очереди во все соцсети. Ленты бездушно выплевывали новые и новые скорбные посты. Все вспоминали, как с Олей познакомились, какой она была коллегой, каким другом. Кэт хотела тоже что-то написать, но так и не смогла. Просто поставила в статусе с десяток запятых.

Еще раз просмотрела ночную видеозапись. Убийцы, как и раньше, на ней не было. Кэт вытащила из сумки пакетик с окурком и сигаретной пленкой. Вот дура. Обычный мусор.

Соцсети сходили с ума. Как же быстро в их сжатом узком мирке разносятся печальные новости. Ах, Оля, Оля, Парамоша. Сумасшедшая. Была сумасшедшей. От прошедшего времени что-то ударило в висок. Да не может такого быть. Такие не умирают. Даже те, кто уверяют, что двадцать шесть лет вполне достаточно для жизни. За это время можно многое успеть. Прочесть, посмотреть, полюбить. Написать.

Почему Оля? Почему не она сама? Оля – почти такой же гений, как Толстой. И Кэт, жалкий, не имеющий амбиций и высоких идей, бездарь, не написавший за свою жизнь ничего важного, ни слова. Но столько прочитавшая. Зачем? Взявшая так много у этого мира, но так и не удосужившаяся вернуть ему ни строчки.