Мыс Марии

Он вырос на приключениях полярных героев. Невыдуманных, реальных.

Не был двоечником, но и отличником не был. Петя Гринев прекрасно знал физику, математику и географию. Соображал в химии, истории и биологии. Прилежно учил анатомию и астрономию. Отлично играл в футбол. И был вечным двоечником по английскому и литературе: программа казалась ему глупой. Он любил совсем другие книги и мечтал когда-нибудь научиться изъясняться по-норвежски.

Петька хорошо знал: самое страшное – это сжатие льдов. Огромные, тяжелые глыбы могут запросто раздавить любую шхуну. Кроме нансеновского «Фрама»52, конечно. Льды наплывают друг на друга, сталкиваются, огромные айсберги, даже ледокол перед ними – игрушка.

Все трещит, корабль трясется, его расплющивает, ломает. Льды набегают друг на друга, напирают, трутся, затирая и ломая несчастное судно. Человек кажется маленьким, лилипутом лицом к лицу с этой несокрушимой стихией. Людям представляется, что трясется, ломается, плывет из-под ног вся планета, сжатие льдов – как небывалое по силе землетрясение. Сначала по огромной ледяной пустыне разносится громоподобный гул, потом начинает грохотать со всех сторон, шум приближается, заставляя холодеть кровь. Глыбы нагромождаются одна на другую, ломаются, дробятся, взлетают одна на одну, трескаются, все ближе, ближе. И хочется бежать, но бежать некуда: это повсюду. Лед крошится перед тобой и открывается черная бездна, из которой брызжет ледяная вода. Со всех сторон – шум, война, пушечная канонада. Грохот, оглушительный грохот – кругом. Переламывающегося руля, отрываемых винтов, проломленных бортов. Судно дает крен, его корежит и сплющивает. Сколько кораблей льды стерли в порошок… Так погибли «Святая Анна», «Геркулес»53, «Мод»54. Может быть, несчастные, обреченные на гибель люди в это время спали: льды с особой силой ломает всегда в одно и то же время – с четырех до шести утра.

У них не было шестидесяти шести собак55, купленных Толлем56, как у Нансена. В небольшую повозку двенадцатилетние путешественники запрягали не восточносибирскую лайку, а Петькиного сенбернара Фикса.

Их летние сочные сельвы и зимний, заснеженный Вайгач, сплетались. А они то замерзали, то умирали от зноя, пробираясь сквозь тундру, через которую они шли, высадившись с зажатого льдами Нансеновского «Фрама» на юг, к Земле Франца-Иосифа57. Их собаки погибли, их каяки унесло течением, там были бортовые журналы и документы. В тяжелых рюкзаках, которые они из последних сил тащили на плечах, лежали оставшиеся дольки шоколада, немного замерзшего питьевого йогурта. Это запас, с которым нужно добраться до Земли Франца-Иосифа. Там – сарай, построенный Нансеном, теплая одежда и продовольствие. А еще в рюкзаках были какие-то выписки, и, что важно, карты, пусть контурные, но все же карты, на которые наносили леденеющей шариковой ручкой открываемые новые земли и проливы. Так появлялись остров Нансена, море Беллинсгаузена58, перешеек Брусилова59, пролив «Святой Анны», архипелаги Фикса и «Мод», Земля Пети Гринева, мыс Петра.

– 

Если бы я мог выбирать, я поехал бы на север. – Говорил он. – По маршруту Нансена, Седова

60

, Амундсена. Я хочу видеть Шпицберген

61

. Я хочу вдыхать морозный воздух мыса Флора. Клянусь, я нашел бы затерянную во льдах шхуну Брусилова.

– 

Куда нужно поступать, чтобы этому выучиться?

– 

На юридический. Современный человек не имеет права на мечту.

Он, каждый день окруженный иллюзорными приключениями, был начисто иллюзий лишен.

– 

И правильно. – Кивала Кэт. – И не надо тебе никуда ехать. Там холодно и опасно. И они там все болели цингой.

– 

Витамин С. Просто грузить побольше витамина С.

Поразительно. Он знал даже это.

Вечером в субботу она залезла в Facebook и не поверила глазам. Римма Зенкевич сообщала о том, что Влад погиб прошлой ночью. Кэт казалось, что это – галлюцинация или злая шутка. Что она спит, видит один большой кошмар и никак не может проснуться. Она неистово щипала свое предплечье, но вырваться из удушающего марева не могла. Зловещий туман, стелившийся по ночному Страстному, будто продолжал съедать пространство вокруг нее, отбирать тех, кто был ей дорог.

Опять выходило, что она видела друга детства последней. Только Олю она видела мертвой. А Влада – живым. И если неделю назад она ничего не могла сделать, то здесь отчетливо осознавала свою вину. Она не послушала Зенкевича, не сопереживала, не жалела, не успокаивала. Не посадила в такси. Решила, что мужик, справится и сам, бросила в баре, когда он пообещал немедленно поехать домой. Одного оставила. Испуганного, вдрызг пьяного, дезориентированного. Чтобы убедиться в реальности происходящего, она звонила единственному совершенно точно лишенному способности так шутить.