Мыс Раманон

«Летом я живу у отца и матери. У отца и матери есть огород. На огороде растут картошка и капуста. Огурцы не могут расти, их съедает туман». — Петька подумал и вычеркнул «съедает». Туман — неодушевленный предмет; написал: «Огурцы не могут расти от тумана. Я поливаю капусту, а картошка сама вырастает. Ее только полоть надо и окучивать тоже. Отец не любит полоть. Он старый моряк-боцманюга и терпеть не может эти огороды. Все мамка тяпает да я немножко. Еще я рыбачить люблю. В речке ловлю форель, а в море — окуней. Если из окуней и форели сварить уху, адмиральская еда получается. Отец боцманом служил, он знает, чем питаются адмиралы. Лучше я про отца по порядку расскажу. Он давно, еще когда меня не было, боцманил на „Осколе“. „Оскол“ — такое судно, которое по маякам ходит, продукты развозит. И вот тогда давно пришел „Оскол“ на Раманон. Раманон — это никакой не старик, а просто мыс так называется, говорят, такой мореплаватель был. Пришел „Оскол“, и отец на маяк продукты повез на шлюпке, конечно, там мелко около берега. Привез на маяк и мамку мою увидел. Нет, не мамку тогда еще, а просто так, дочку хромого моториста Иннокентьева. Она красивая была, такая вся… симпатичная, и глаза тоже приятные. Наверно, такая, как Вы, Стелла Ивановна. Потому что папка сразу влюбился в нее. Говорит, поедем на ту сторону Татарского пролива. Татарский пролив тоже не старик, просто море в этом месте так называется.

Поедем, говорит, в город жить. А хромой Иннокентьев отвечает: не может она поехать в город, мы потомственные маячные, на разных маяках служили, и тут нам хорошо. И мамка моя, тогда еще просто дочка Иннокентьева, говорит: „Не брошу отца, он у меня последний родной“. Боцман, значит, мой отец, уехал от злости. А на другой год опять приехал, увидел еще раз мамку и совсем влюбился, как говорят мореманы, пошел ко дну. И вовсе не ко дну, а перетащил на Раманон свой чемодан и поженился на мамке. Тогда она была еще так, просто дочка хромого моториста Иннокентьева. Свадьба была, отец мамке шелковый платок подарил и туфли „лакировки“. Когда приходят гости, мамка теперь показывает платок и туфли, он сердится, а мамка не виновата же, что вещи новые. У нас некуда ходить на танцы. Потом я родился на свет. Это хорошо, что я родился, потому что без ребенка какая семья? И еще хорошо потому, что отец говорит: „Если б не Петька, махнул бы я на волю вольную“, — и на Татарский пролив смотрит. Его еще капитан „Оскола“ зовет. Теперь у капитана новая жена. Красивая, в голубых брючках ходит и курит. А то тельняшку наденет, как юнга бегает. Она на Вас, Стелла Ивановна, тоже похожа. Вот только брючки носить ей не надо. Все равно женщины штаны не умеют носить, даже стыдно на них смотреть. Из-за меня отец маячный начальник. Да я бы его отпустил, пожалуйста. Я сам вырасту — и на волю вольную. Только мамка говорит: маячные тоже нужны. И жить на маяке можно, только кино редко бывает, а лекций вовсе не бывает. И танцевать женщинам негде. Зато природа хорошая и свежего воздуха много. Мне нравится. И огороды здесь можно иметь хорошие. Все больше мы с мамкой огородничаем, папка у нас терпеть не может это сельское хозяйство. И правильно. Моряк должен море пахать. А я помогаю, поливаю капусту, картошка сама растет. И рыбачить еще люблю, форелька здорово ловится на красного червяка… И грибы у нас есть, и птицы тоже поют в лесу. А поправился я на 3 кг».