Мыши

Еще одним признаком выздоровления стал вновь проснувшийся во мне интерес к лэптопу.

С той самой ночи я не приближалась к нему. Мне не хотелось дотрагиваться до него, даже смотреть не хотелось. Он был настолько связан со всей этой историей (в каком-то смысле я даже винила его в случившемся), что достать его из серванта было для меня равносильно тому, чтобы выкопать из могилы труп Пола Ханнигана.

Однако со временем я начала потихоньку преодолевать это отвращение. Я снова вдохновлялась идеей писать на нем эссе, пользоваться Интернетом без мучительных зависаний и необъяснимых глюков, которые приходилось терпеть с нашим «динозавром». Я почему-то не сомневалась, что лэптоп поможет мне подтянуться в учебе и наверстать упущенное. И наконец, писательские амбиции, которые, собственно, и породили мечту о компьютере, вновь вернулись в мою жизнь. Я даже ловила себя на эгоистических мыслях, от которых самой становилось страшно: после всего, что мне пришлось пережить, я ведь смогу написать что-то великое? В конце концов, кто из писателей может похвастаться тем, что знает, каково это — убить человека?

Все кончилось тем, что я все-таки решилась достать его из ящика, где он лежал, так и не распакованный со дня моего рождения. Поначалу я беспокоилась, что он может быть сломан, вспоминая, как он грохнулся об землю, когда я всадила нож в спину грабителя, но лэптоп ожил, стоило мне кликнуть кнопкой включателя на боковой панели.

Как я и надеялась, лэптоп придал моему учебному процессу столь необходимое ускорение. Я перестала писать эссе по старинке и теперь готовила заметки, доклады… все на компьютере. Печатать у меня получалось намного быстрее, чем выписывать буквы девчачьим почерком с завитушками, который выработался за годы учебы в школе. Когда мамин принтер зависал, Роджер охотно уносил мою флэш-карту к себе домой и распечатывал все на своем компьютере. Он отказывался брать деньги за бумагу и чернила, и я испытывала огромную благодарность к нему — на самом деле даже больше чем благодарность, скорее, теплоту, — и это вновь убеждало меня в том, что моя способность дружить не была отравлена тем, что случилось с ДЖЭТШ.

33

Со стороны казалось, что и мама постепенно приходит в себя. Синяк под глазом уже рассосался, и она была счастлива, что больше не придется краситься на работу, маскируя следы избиения.

На работе все шло так, как будто ничего и не случилось; она урегулировала несколько мелких претензий и даже выиграла дело, которое неожиданно для всех дошло до суда. Эта победа доставила ей огромную радость, отчасти потому, что обстоятельства несчастного случая — падение на ступеньках ресторана — было трудно доказать, но главное было то, что интересы проигравшего ответчика, ресторана «Лав Шак Риб Хаус», представляла адвокатская контора «Эверсонз», где она работала прежде. Наконец-то ей удалось утереть нос своему бывшему мужу, и она пребывала в эйфории от такой удачи.

Но по некоторым признакам можно было догадаться, что под маской благополучия маме было ой как нелегко.

Снотворное, которое помогло мне справиться с бессонницей, на маму почти не действовало. Хотя она по-прежнему ложилась около одиннадцати, ей редко удавалось заснуть. Часами она ворочалась в постели, в отчаянной погоне за сном, но все без толку. В конце концов, не в силах больше терпеть бесполезность собственных усилий, она вставала и спускалась вниз. Когда я среди ночи выходила в туалет, то часто слышала звук работающего телевизора, у которого мама коротала долгие бессонные часы. Для таких, как мама, бессонница была худшей из проблем, поскольку ее невозможно было разрешить силой интеллекта, и чем больше сил ты вкладывал, тем меньше была вероятность успеха. Она пыталась перехитрить бессонницу, вместо того чтобы махнуть на нее рукой. И вышло так, что бессонница вконец добила ее.

Она возвращалась к себе в спальню часа в три ночи и к рассвету проваливалась в сон. Когда через час настойчиво звонил будильник, она просыпалась еще более измотанная, чем если бы вообще не засыпала. К завтраку она выходила с опухшими и слезящимися глазами, бледным лицом, нахмуренная — и эта морщина меж бровей не исчезала, даже когда она улыбалась. Я спрашивала: «Что, опять плохо спала?», а она отмахивалась. «Пройдет, — говорила она, — пройдет». Или же цитировала Дороти Паркер: «Как это люди умудряются спать? Я, кажется, потеряла все навыки». Но говорить об этом ей совсем не хотелось, и, если я уж очень приставала, она тут же вспыхивала и огрызалась.