Мыши

Мама резко отстранилась от меня и решительно вышла из дома, навстречу толстяку, на ходу перевешивая сумку с правого плеча на левое. В паре метров от него она вдруг остановилась и запустила руку в карман-кенгуру свой флисовой кофты.

Толстяк уже обходил автомобиль спереди, направляясь к водительской дверце, когда вдруг замер, увидев, что мама целится ему в голову, крепко обхватив пистолет обеими руками, прикрыв левый глаз для лучшего прицела.

Он тотчас поднял руки, сдаваясь, и прижался к переднему крылу автомобиля, отклоняясь назад, инстинктивно пытаясь увеличить расстояние между ним и пистолетом, как будто эти несколько лишних дюймов могли повлиять на смертоносную силу пули. Он сморщился, боясь даже смотреть на дуло, и отчаянно забегал глазами, стараясь встретиться взглядом с мамой, будто это могло помешать ей нажать на курок.

— Хорошо, любовь моя, — повторял он снова и снова, — хорошо, все хорошо, любовь моя, все хорошо, все хорошо.

Я застыла в дверях, мысленно приказывая маме стрелять. Она смахнула с лица завиток и сделала несколько неуверенных шагов вперед.

Толстяк пытался что-то сказать, но от испуга едва мог шевелить языком, так что его бормотание вскоре сменилось смущенным молчанием. Темное пятно расплылось у него в паху и медленно поползло вниз по штанине.

Я затаила дыхание в ожидании выстрела. Он должен прозвучать вот сейчас, в эту секунду! Но мама все не спускала курок. Я заметила, что пистолет в ее вытянутых руках начал дрожать, словно сухой сук на ветру, но смысл происходящего дошел до меня, только когда я увидела, как изменилось выражение лица шантажиста. Он по-прежнему нервно вращал глазами, но уже не потому, что боялся смотреть на пистолет, — он готовился к прыжку.

И вот тогда я поняла, что у мамы сдали нервы. Она была не в состоянии нажать на курок.

Я выбежала во двор с криками:

— Стреляй же, мама! Стреляй! Немедленно! Ну же!

Я уже была рядом с ней, кричала ей прямо в лицо, тянула за кофту. Внезапный оглушительный треск заставил меня взвизгнуть и подпрыгнуть на месте. Отдача от выстрела отбросила маму на три шага назад и развернула ее почти на сто восемьдесят градусов, так что дуло пистолета теперь было направлено в сторону окна гостиной.

Я уставилась на шантажиста, ожидая увидеть, как растекается по его лбу пятнышко клубничного джема, как медленно стекленеют его глаза, провожая отлетающую душу, как падает на землю его бесформенная туша. К моему изумлению, в его облике ничего не изменилось. Он по-прежнему стоял возле машины, выгибая спину, с поднятыми руками, и его дрожащие розовые кисти напоминали мне морских звезд.

Но он понял, что произошло — мама промахнулась, — причем понял гораздо быстрее, чем мы, и с удивительной для его габаритов скоростью оттолкнулся от машины и бросился бежать по гравийной аллее.

Мама медленно выходила из ступора, рассеянно пытаясь выровнять тяжелый пистолет и снова прицелиться.

— Стреляй, мама! Стреляй! Он уходит!

Я знала, что, как только он выбежит за ворота на общую дорогу, мы уже не сможем ничего сделать: слишком велик был риск, что нас заметят. Если бы ему удалось выбраться на дорогу, вырваться из зарослей нашего сада, он был бы в безопасности, и нам бы оставалось только ждать его кровавой мести, мести скорой, в чем я не сомневалась.

Мама прицелилась в бегущую фигуру, и последовал новый оглушительный выстрел. Белая рана открылась на стволе ясеня, и я поняла, что она снова промахнулась.

Шантажист скрылся из виду за поворотом подъездной аллеи, откуда открывался прямой путь на главную дорогу. Я лишь видела, как мелькает среди деревьев его желтая футболка. Мы с мамой бросились в погоню.

Мне было тяжело бежать по гравию в домашних шлепанцах, и я сбросила их. Острые камешки впивались в подошвы ступней, но я не замечала боли — мы должны были помешать ему выбраться на дорогу! Мама отстала от меня и, сделав несколько шагов, согнулась от колик в боку, уже не соображая, куда идти. Я крикнула ей, чтобы она поторопилась, иначе он уйдет, и, морщась от боли, она заставила себя бежать быстрее и вскоре поравнялась со мной.

Когда мы вышли на финишную прямую, то заметили, что толстяк резко сбавил темп и его бег сменился прихрамывающей трусцой. Но все равно до ворот ему оставалось лишь метров двадцать, а там дальше была спасительная дорога.

Мы с мамой быстро догнали его. Он обернулся, когда услышал за спиной наши шаги, его лицо было ярко-красным, как кровь в лабораторной пробирке. Он попытался что-то крикнуть, его губы дернулись, но он так задыхался, что не мог выдавить ни слова, и я смогла расслышать лишь что-то вроде «Ха! — Фа! — Па!». Его лицо было мокрым от пота, и он все подносил палец к носу, пытаясь удержать очки на носу. Он снова развернулся к воротам, за которыми его ждало спасение, но уже не мог двигаться вперед, а скорее бежал на месте, и я уже знала, что мы с мамой победим.