Мыши

Эта сюрреалистическая сцена даже подсказала мне сюжет картины, которую я бы хотела нарисовать однажды: две благородные викторианские леди пьют чай на лужайке, в то время как в цветнике на заднем плане проступают очертания трупа в истлевших лохмотьях. Я бы назвала ее «И средь жизни мы пребываем в смерти», строчкой из христианской погребальной молитвы. Она будет лишний раз напоминать о том, что, независимо от того, где мы и что делаем, Смерть и Ужас всегда рядом с нами. И главное испытание – продолжать жить и быть счастливыми, краем глаза наблюдая за этими зловещими спутниками, далекими, размытыми, но все равно узнаваемыми.

Мы блаженствовали, лениво болтали, и, когда на палисадник легли фиолетово-голубые тени, я тронула маму за плечо.

– Мм?.. – сонно пробормотала она, не открывая глаз.

– Я хочу вернуться в школу, мам, – сказала я.

Она сразу открыла глаза, в них было удивление, беспокойство; извилистая морщина вновь бороздила ее лоб.

– Но до экзаменов всего несколько недель, Шелли. Сейчас весь твой выпуск в учебном отпуске, разве не так?

– Да, верно, – сказала я, – но работают подготовительные классы, которые я хотела бы посещать. Миссис Харрис знает все детали, к тому же я бы хотела встретиться с некоторыми своими учителями, особенно с мисс Бриггс.

Мама не назвала истинную причину своего беспокойства, но по-прежнему хмурилась.

– А как же те девочки – Тереза Уотсон и двое других? Что, если они там будут?

– Не думаю, мам; сомневаюсь, что им интересны подготовительные классы, но если я все-таки встречусь с ними…

Я вспомнила, как схватила нож с обеденного стола и всадила его в спину Пола Ханнигана; вспомнила, как гналась за шантажистом и в моем сердце бушевала жажда крови. Если бы Тереза Уотсон посмела прикоснуться ко мне, я бы прижала ее к стенке с такой силой, что перебила бы ей позвоночник, прежде чем она успела бы опомниться. Если бы она заглянула мне в глаза и увидела в них, на что я способна, она бы драпала от меня во весь опор. Я уже убила двоих мужчин, и какой-то школьнице было не запугать меня.

– Не волнуйся. Они ничего мне не сделают. Я больше не боюсь их. Если что, пусть они боятся меня.

Я знала, что эти слова слетели с моих губ, но их звучание было таким незнакомым для моих ушей, что казалось, будто их произнес кто-то другой. Это уже говорила не мышь; она больше не собиралась бегать вдоль плинтуса в поисках норки, чтобы спрятаться, она не собиралась замирать в надежде на то, что ее не увидят. Сейчас я, как никогда в жизни, чувствовала себя сильной, уверенной в себе, способной на многое. Жизнь жестока. Жизнь – это джунгли. Жизнь – это война. Теперь я это понимала. И принимала. Я была готова принять вызов. Я больше не собиралась быть жертвой. Никогда.

– И еще кое-что, мам. Я хочу позвонить папе.

Она дернула рукой, словно ее ужалили, и стиснула зубы.

– Что ж, это твое решение, – сказала она. Ее голос был сух и слегка дрожал. – Я не вправе останавливать тебя.

Нет, она уже не могла остановить меня, так же как и Зоя. Если Зоя подойдет к телефону, я уже не отступлюсь («Скажите, что звонит его дочь»). Он не сможет вот так просто вычеркнуть меня из своей жизни. Во всяком случае, без объяснений. Без последствий. Прежде он выслушает все, что я должна сказать ему.

Мама поправила мне волосы и оставила руку на моем плече.

– Твои рубцы отлично заживают, – сказала она.

– Я знаю. Еще несколько месяцев, и станут совсем незаметными.

Она нежно погладила меня по щеке и улыбнулась:

– Будешь как новенькая..

– Нет, – промурлыкала я. – Еще лучше.