Мыши Наталии Моосгабр

– Да, я верю в судьбу, аптекарь сказал мне об этом. И вы тоже… – Она быстро кивнула Оберону Фелсаху и, когда Оберон Фелсах и студенты снова сели за стол, вздохнула с облегчением. И все же продолжала говорить быстро. – Когда я была маленькая, – сказала она, – не то приказчик, не то слуга, уже не помню, сказал мне, чтобы я в Бога не верила, что все равно его нет, чтобы верила лучше в судьбу и копала свеклу, по крайней мере, она прокормит меня. Когда я была маленькая, у меня была подруга Мария… ее отец в Феттгольдинге был приказчиком, носил золотые часы и ездил в Кошачий замок. Она была из богатой семьи, жили они рядом со школой, и дети любили ее. Она вышла замуж, взяла имя мужа, но он умер спустя несколько недель после свадьбы. Потом она стала экономкой здесь, в городе, в одной богатой семье и служила там на протяжении двух поколений… Я не видела ее лет пятьдесят. Я тоже всегда хотела быть экономкой, как и она, да, собственно, и была ею. Но в той семье я кормила коз, косила траву, носила ушаты… а я хотела хозяйничать, на стол накрывать. Заболела я и ушла. И еще хотелось мне иметь киоск и торговать. Продавать ветчину, влашский салат, – госпожа Моосгабр посмотрела на подсобные столики, где стояли тарелки с едой, которую она принесла в большой черной сумке, на стол с бутылками вина и чудесного лимонада, – но и это не получилось. Копила я деньги, а Везр у меня всегда забирал их… Скоро поставим на стол вон те тарелки, – госпожа Моосгабр указала на подсобные столики, – откроем вино, лимонад. А потом дойдет черед и до пирожков, – указала она на два блюда.

– Госпожа, – сказал вдруг Оберон Фелсах и посмотрел своим черным взглядом на госпожу Моосгабр во главе стола, – вы ходили в Феттгольдинге в школу, и у вас была подруга из богатой семьи Мария, которая потом вышла замуж, взяла имя мужа и стала экономкой в одной богатой купеческой семье, где служила на протяжении двух поколений. Вы не видели ее уже пятьдесят лет. Так вот: эта экономка сидит здесь за столом по левую руку от вас.

Госпожа Моосгабр тряхнула головой и посмотрела на экономку. На старую, слабую, ветхую экономку в белом кружевном чепце и в белом кружевном фартуке, которая тряслась и дрожала. И хотя госпожа Моосгабр была сегодня очень спокойна, она все же на миг вытаращила глаза, и сердце у нее замерло.

– Мария? – вытаращила она глаза и перевела дыхание…

– Да, это я, – прошептала старая экономка, трясясь и дрожа и едва выговаривая слова, – это я, Мария из Феттгольдинга. Мой отец был приказчик, носил золотые часы и ездил в Кошачий замок. Мы жили у школы, дети любили меня, я вышла замуж. Мой муж вскоре умер, я ношу его имя и служу экономкой в семье господина оптовика Фелсаха уже второе поколение. Это я, Мария из Феттгольдинга. Но я… – экономка вдруг испуганно затряслась, обвела взглядом госпожу Моосгабр и едва выговорила, – но я… я… вас, госпожа, совсем не знаю! Я вас ни разу в жизни не видела. И в школу в Феттгольдинге вы со мной не ходили, и мы никогда не дружили. Вы, госпожа, никогда… – экономка едва выговаривала слова, так она тряслась и дрожала, – не были в Феттгольдинге…

В столовой воцарилась глубокая тишина. Глубокая, глубочайшая тишина… Только в стене звучала «Фантастическая симфония», только еще чуть потрескивал ладан в мисочках и посреди черного стола горела большая высокая свеча. Оберон Фелсах был совершенно спокоен. Спокойным казался и студент в темном клетчатом пиджаке, и второй студент тоже. Только экономка испуганно тряслась, дрожала всем телом и косилась на госпожу Моосгабр, а госпожа Моосгабр сидела на стуле, как каменная.

Наконец заговорил Оберон Фелсах.

– Да, – сказал он, – это она. Мария из Феттгольдинга. Мари, назовите свое имя. Вы уже его назвали, когда вошли в зал, но госпожа Моосгабр, вероятно, не расслышала. Назовите свое имя в подтверждение правды.

– Я… – проговорила экономка и приподнялась в кресле… и госпожа Моосгабр, окаменелая, неподвижная, заметила теперь, что у экономки из-под белого кружевного чепца стекают капли пота, – я Мария Земля из Феттгольдинга. Я Мария Земля из Феттгольдинга, выданная замуж за Каприкорну. Я Мари Каприкорна.

– Мари Капри… – выдохнула госпожа Моосгабр, окаменелая, неподвижная, – Мари Капри… – и все видели, что свою окаменелость и безграничное изумление она вовсе не разыгрывает.

– Да, – сказал наконец Оберон Фелсах, – Мари Каприкорна. Мари Каприкорна. Каприкорна, – кивнул он, протянул руку к своим длинным черным волосам… и в столовой опять воцарилась глубокая тишина.

После долгой тишины, в которой лишь звучала в стене «Фантастическая симфония», в мисочках чуть потрескивал ладан и на столе горела свеча, Оберон Фелсах посмотрел на студентов: они были смертельно бледны, очень бледен был и он сам, Оберон Фелсах.

А потом музыка вдруг стихла в стене и раздался голос.

– Да здравствует председатель Альбин Раппельшлунд, – загремел голос, – да здравствует!

А потом раздался стих:

– Лети, сизый голубь, в дальние края, Альбин Раппельшлунд охраняет тебя.

А потом заговорил другой голос.