Мышка на прокачку (СИ)

Как после фирменной подсечки, после которой еще долго лежишь на полу и смотришь в потолок, приходя в себя, я долго не могла сосредоточиться ни на чем. Колени щекотали шелковые бутоны алых роз, которые я три раза пыталась пересчитать, но так и недосчитала — сбилась. Последний раз дошла до ста семидесяти одного и еще долго останавливала бешено стучащее сердце.

— Чем это пахнет? — постоянно спрашивал наш маленький шеф, на что девочки хором говорили: «У Ани новые духи». Мужчина вел носом, а потом, словно извиняясь, понижал голос и просил меня: «Поумеренней в следующий раз, Анна, пожалуйста!»

Я кивала, косясь вниз на виновника сногсшибательного аромата, и кусала губы, предчувствуя скорый разговор со Смоловым.

Через два часа после начала рабочего дня пришла секретарь генерального и строго сказала:

— Тихонова, шеф рвет и мечет. Срочно к нему.

Я выскочила из-за стола как ужаленная. Рвет и мечет? Это он так собрался со мной договариваться о свидании и исправлять собственную «черствость»?

— Да, все утро крутит телефон в руках и бесится, — разоткровенничалась секретарь в лифте. — Ты что, обещала договор ночью и не сделала к утру?

— Типа того… — я вынула телефон из кармана и торопливо зашла в настройки.

Черт! Черный список, будь он неладен! И моя память…

Сейчас Смолов мне устроит горяченькое утро!

Глава 31

Говорят, что один только запах страха способен раззадорить любого хищника…

А как насчет запаха раскаяния? Есть такое? Чтобы втянул носом и сразу подобрел, разом все простил и помиловал. Потому что мне это очень надо! Просто необходимо! Сию же минуту!

Смолов сидел в своем кресле: локти на подлокотниках, торс наклонен вперед так, будто он готов в любой момент прыгнуть на меня с грацией пантеры. Напряженные мускулы проступали через тонкую белоснежную рубашку, и я с минуту не могла оторвать глаз от натянутой ткани. Галстук, впервые на моей памяти, небрежно расслаблен и будто завален наискось, пуговицы воротника нет.

Секретарь посадила меня на жердочку стула напротив шефа, сочувственно сжав плечо, и вышла.

На столе босса ровно посередине лежал его мобильник дисплеем вверх, как точка экватора. Я — северный полюс, он — южный. У меня леденеют от переживаний кончики пальцев, а от него так и пышет жаром, как из печи так, что черный гладкий стол казался выжженным полем боя, а в воздухе чувствовался запах жжёного дерева. Словно я запоздало пришла ни битву, когда она миновала.

— Ты меня с ума сводишь, — это признание Паша будто сам с трудом вырвал из себя, как глубоко вошедшую занозу. — Засела в моей голове, творишь что хочешь. Ты видишь, в кого я превратился?

Смолов опустил взгляд вниз и окатил сам себя просто ушатом ледяного пренебрежения.

— Никогда, сколько себя помню, я так не выглядел, — Паша сжал пальцами ошейник галстука и нетерпеливо расширил его, а потом раздраженно протащил через голову и отбросил в угол кабинета, будто черная полоска ткани провинилась в чем-то. — Знаешь, даже в детском саду я всегда следил, чтобы одежда была в порядке — отец бы не спустил мне с рук даже выставленную на обозрение футболку, выбившуюся из штанов. Я бы весь вечер либо отжимался, либо стоял по стойке смирно, либо маршировал по квартире. Мой отец — повернутый на работе военный, дисциплинированный на всю голову, но идеальный внешний вид — это то, что вбилось молотком мне в самый мозг. И теперь я задаюсь вопросом, насколько же ты засела глубже, раз я из-за какого-то черного списка чуть не рехнулся. Не знаешь?

Я не знала. К этому меня гуру любви не готовил! Дайте ликбез по выяснению отношений!

А еще чувствовала себя так… неудобно и радостно одновременно. Будто я счастлива, но радоваться этому нельзя, стыдно, позорно. Странное и двоякое ощущение совершенно сбило с курса ответа, поэтому я трусливо молчала.

И поймала себя на мысли, что такое открытое отношение ко мне и к себе невольно заставляет задуматься о самоуважении. Этот момент голой правды, когда в пылу боя с оголенными остриями копий, он вдруг остановился и открыто выложил карты на стол, будто попросил помощи в головоломке, которую сам давно не мог решить. Я поймала себя на том, что с восхищением поймала его откровенное признание, зауважав не столько за смелость, сколько за нежелание видеть себя таким. Потому что сейчас я, как никто другой, понимала этот душевный порыв. Наверно, в этот момент я впервые почувствовала, что мы внутренне в этом месте совпали.

Я теперь тоже не хотела мириться с некоторым состоянием себя: мне не нравилось, что я чувствую себя неудачницей среди более успешных коллег, мне не нравилось чувствовать себя забитой серой мышкой среди роскошных офисных тигриц. И если раньше я просто продолжала находиться в этом состоянии, все больше злясь, то благодаря встрече с гуру научилась ценить себя настолько, чтобы стать другой.

И Смолов не желал быть таким: потрепанным любовью, ревнивым, зацикленным. Он смог прийти к этому без помощи, сам, но у него такой внутренний стержень, до которого мне свой еще долго и упорно обматывать изолентой опыта и ошибок.