Как философское понятие, объективная редукция — чисто операциональна. То есть, она вводится нами не как еще один объект философствования, а как еще одна возможность рассмотрения уже имеющихся объектов и их связей. Так, редукция мышления к «мышлению как объекту моего мышления» — не закон природы. Она становится объективной редукцией только в силу того, что я уже сам с собой договорился считать возможным, — или мыслимым, что в данном случае несущественно, — какой-то один фактор (именно один!), который как бы «покрывает» все случаи мышления, сам при этом не являясь ни одним из этих случаев. Тогда редукция к этому фактору будет объективной, ибо «объективным» здесь полагается то, что не может быть мыслимо (наблюдаемо, измеримо) в смысле чего-либо другого, то есть какого бы то ни было другого мышления. Тогда, если мы возьмем «мышление как объект моего мышления» в качестве фокуса или предела всех возможных редукций (и одновременно в качестве какой-то «сферы», в которой нет случаев, а есть что-то одно), то будет удобно использовать это выражение как условное обозначение направления объективной редукции. К ней я еще вернусь, когда речь будет идти о возможной теории мышления. Пока же отметим, что ни мышление как модус обсервационной философии, ни мышление как эпифеномен рефлексии (не говоря уже о самой рефлексии) не могут оказаться в сфере объективной редукции.
Разумеется, рассуждая о мышлении как объекте моего мышления, очень трудно избежать физикализма, если можно так выразиться. Однако, если исходить из «не-природности» мышления — в том, хотя бы смысле, в каком пусть сколь угодно условно, мы говорим о «природности» человеческого мышления в психологии и философской антропологии — нам придется начать думать каким-то иным образом. Здесь объективная редукция — один из этих иных образов. При том разумеется, что мышление как объект моего мышления само есть предположение. Или, скажем так: если представить его себе как феномен, факт, действие, событие и так далее, то мы должны будем считать это событие случайным. Случайным в том смысле, что мы не можем объяснить почему оно случилось в рамках избранной нами или общепринятой системы понятий, но одновременно случайным и в том смысле, что это событие имеет определенную вероятность. Последнее — в отличие от повседневного, обычного смысла слова «случайный» — само по себе еще не значит, что вероятность этого события очень мала. Здесь я хочу категорически оговорить, что часто мною употребляемое слово «случай» скорее соответствует по смыслу «событию», нежели тому, что было сказано о «случайном». Мышление с его «где?» и рефлексия с ее «когда?» получают свое разрешение (solution, resolution) в том, что мы называем сферой объективной редукции, то есть в моем мышлении о мышлении как объекте. В сфере объективной редукции рефлексия (как мышление мышления о самом себе) и противостоящее рефлексии мышление об объекте (объектное мышление) уже не будут двумя различными случаями мышления.
Вместе с тем можно, конечно, предположить — но в порядке именно философского, а никак не психологического предположения, — что вообще нет мышления иного, чем мыслимое как объект моего мышления. Хотя и несколько солипсистское по своей форме, это предположение философски является «насквозь» эмпирицистским (empyricist through and through), ибо «мышление как объект моего мышления» никак не имплицирует, что «не существует объектов вне моего мышления о них», но достаточно четко имплицирует, что «нет моего мышления вне моего мышления о нем». [Однако идти отсюда к предположению, что событие мышления менее вероятно, чем событие «мышления как объекта моего мышления», было бы, на мой взгляд чрезмерно опрометчиво.] Ведь «мое» здесь указывает на место данного мышления, на место «эксперимента», так сказать. Тогда рефлексия, — то есть «мышление мышления о самом себе, то есть «мышление как объект себя самого» — оказывается случаем мышления, редуцируемым к не-случаю мышления как объекта моего мышления. Все это, разумеется — попытка развития идеи о мышлении как «где?», а не «что?», иначе говоря, идеи «местности» (locality) мышления.