Мышление и наблюдение

Итак, сознание в обсервационной философии — не феномен (в отличие от рефлексии) и не эпифеномен (в отличие от мышления). Оно неустановимо в рефлексии, точнее, установимо только во вторичном, не-рефлексивном порядке как крайне сложное синтетическое понятие, употребление которого совсем не обязательно в связи с мышлением мышления о самом себе. В конце концов, сказать о сознании, что оно есть сумма (всех!) объектов или содержаний мыслительных актов, — это тавтология. Если исходить из определения предмета обсервационной философии, что все, что она наблюдает, она наблюдает как мышление, то здесь именно это «все» и будет считаться сознанием.

Дамы и Господа! Чтобы понять — в данном случае именно понять, ибо знать это я не могу — соотношение того, что мы называем «мышление» с тем, что мы называем «сознание», нам будет необходимо выйти за пределы привычных употреблений этих слов в культурном обыденном языке. Когда я говорю, «я думаю о солнце», то сам акт мышления, сообщаемый в этой фразе — уникален. Уникально — это то, что трудно или невозможно сообщить. Уникальное — несообщаемо уже в силу того, что сообщение или сигнал о нем придет во время, отделенное от времени, когда оно случилось, другим временем, будь то время сообщения, или время его восприятия, или какое угодно другое время. Однако, если мы возьмем содержание, объект мышления в этой фразе, то есть солнце, или эту фразу «я думаю, что я думаю о солнце» как объект мышления, то предположение о другом времени оказывается не то чтобы сомнительным, но скорее излишним. Почему? — Да потому, что к каждому моменту мышления все его объекты, все его содержание, словом, все, о чем оно (иначе говоря, сознание), — уже есть. При том, что время этого «уже есть» принципиально неопределимо в отношении времени самого мышления и может оказаться каким угодно временем (например, историческим), но оно всегда будет внешним в отношении времени мышления и оттого несоизмеримым с последним внутри любого данного конкретного акта мышления. Тогда о содержании любого данного конкретного акта мышления можно будет сказать, либо что оно было всегда, либо что оно возникло только в момент этого акта, либо что его не было никогда. Однако в практическом наблюдении мышления нам стоит исходить из общего предположения о том, что — с точки зрения внешнего наблюдателя — содержания сознания будут всегда «старше», «старее» и «долговременнее» тех актов мышления, объектами которых они являются. Тогда, в нашем «пространстве» сознания эти содержания или структуры сознания никак не будут соотноситься друг с другом во времени — у сознания нет своего времени (время здесь может оказаться лишь одним из содержаний сознания).

Теперь вы могли бы меня спросить: так ли уж это необходимо, коль скоро мы договорились наблюдать какие-то объекты как мышление, включать в предмет обсервационной философии еще и сознание? — Я думаю, что если говорить о предмете философии вообще и притом самым общим образом, то философия — это всегда попытка представить себе одну вещь как другую. В нашем случае одна вещь — это объект, а другая — мышление. Тогда зададим вопрос: а нельзя ли себе представить сам объект каким-то конкретным содержанием? Так возникает соблазн интерпретации этого (и любого!) содержания в смысле сознания. Но вы можете продолжать упорствовать, а то еще начнете настаивать, что все это — и мышление, и сознание — одни слова, чистая игра воображения, иллюзия. — Да, пожалуйста, пусть иллюзия, но ведь и иллюзия фигурирует во многих философских учениях в качестве предиката в суждениях, субъектом которых были то «мир», то «я», то «все». При этом сама иллюзия предполагается производным от чьего-то сознания или мышления.

Дамы и Господа! Мне придется снова и снова возвращаться к сознанию, этому гигантскому выдуманному конструкту, который при наблюдении мышления всегда останется конечным пунктом отсылки. Если для Гуссерля чистое сознание — это предел феноменологии, то для нас сознание — это, так сказать, предел чистой содержательности, то есть это та область, где все мыслимое (включая и не-мыслимость) — есть только содержание. То, что для Гуссерля — завершение феноменологической процедуры редукции, для нас — столь же искусственный, то есть сознательно совершаемый в процессе наблюдения переход от схваченного в рефлексии «момента» (или «точки») мышления с его объектом к содержательности сознания. Пожалуй, радикальность нашей идеи сознания только в этом переходе, где сознание не может мыслиться ни как природное, ни как не-природное, ни как одно, включающее в себя все содержания всех мышлений («сфера сознания», введенная Мамардашвили и мной в книге «Символ и сознание»), ни как многие и разные сознания, ни как индивидуальное (заметим, что для

Гуссерля индивидуальность сознания, не говоря уже об индивидуальности мышления, была несомненна), ни как неиндивидуальное.