Мышление и творчество

Интересно, понимал ли Щедровицкий, рассказывая историю своей жизни, что он обосновывает, социально оправдывает свою миссию как идеолога методологии, миссию своей школы?

Если личность Щедровицкого стала немного понятной, то можно перейти к рассмотрению эволюции его научных и философских взглядов.

Программа исследования мышления. В начале 50-х годов группа молодых талантливых философов (А. Зиновьев, Г. Щедровицкий, М. Мамардашвили, Б. Грушин) приступила к изучению мышления К. Маркса. «Для нас логическая сторона “Капитала”, – пишет Мамардашвили, – если обратить на нее внимание, а мы обратили – была просто материалом мысли, который нам дан как образец интеллектуальной работы. Это не марксизм, это текст личной мысли Маркса, текст мыслителя по имени Маркс… я лично прошел не через марксизм, а через отпечаток, наложенный на меня личной мыслью Маркса…».

От мышления Маркса Зиновьев сотоварищи перешли к анализу научного мышления, имея целью не только понять его, но также выработать логические представления и императивы для реформирования современного мышления. При этом, если Зиновьев склонялся к представлению исследования мышления в виде сложного диалектического процесса восхождения от абстрактного к конкретному, стремился понять мысль Маркса как его попытку воссоздать в знании сложное органическое целое, не упуская ни одной из его сторон, то Щедровицкий пошел по другому пути.

Вероятно, первое естественно-научное образование Щедровицкого, да и общий дух эпохи предопределили его отношение к мышлению. Идея историзма сохраняется, но изучение мышления теперь понимается в значительной мере как исследование по образцу естественной науки. Формулируются тезисы, что логика – эмпирическая наука, а мышление – это процесс и мыслительная деятельность, которые подлежат моделированию и теоретическому описанию. Вокруг Щедровицкого в этот период объединяются исследователи (И. С. Ладенко, Н. Г. Алексеев, В. А. Костеловский, Б. В. Сазонов и др.) с близкими естественно-научными установками.

Тем не менее речь все же шла о логике, а не о построении естественной науки. Собственно логическая и философская установки отлились в идеи исторического анализа мышления, в требование рефлексии собственного мышления и логического контроля исследований, которые в этот период велись. Нужно также отметить, что деятельность представители «содержательно-генетической логики» (так назвали свой подход участники семинара Щедровицкого) понимали частично психологически, но больше по Марксу, как общественную практику, главную роль в развитии которой играют сами люди. Одновременно свою роль в науке они истолковывали в рамках философской традиции, идущей от Аристотеля через Ф. Бэкона и Декарта вплоть до Канта, а именно как творцов норм мышления. За этим стояли представления о единой мыслительной реальности и методах, которые строятся на основе законов мышления.

Если Аристотель и Кант, чтобы оправдать эти претензии, апеллировали к тому, что через них действует сам Разум (Бог), то представители содержательно-генетической логики были абсолютно уверены, что они, подобно Марксу, – носители революционного мышления. Эта позиция подкреплялась также ориентацией на естественную науку (в связи с чем, возможно, под влиянием ранних методологических работ Л. С. Выготского, формулировалась программа построения логики как точной эмпирической науки); известно, что естественнонаучный подход предполагает принятие единой реальности (идея природы) и описывающих ее законов, на основе которых создается инженерная практика.

В первой программе этого коллектива, которую задним числом можно назвать «методологической», были зафиксированы как перечисленные идеи, так и результаты их реализации (схема двухплоскостного строения знания, представление мыслительного процесса в виде «атомов» мышления – конечного набора операций мышления, сведение операций к схемам замещения и т. п. [См.: 133]). Если сравнить этот результат с исходным замыслом Зиновьева, то налицо разительное отличие: мышление было представлено не как сложное органическое целое, а в виде естественно-научной онтологии. Оно разбивалось на процессы, процессы – на операции, каждая операция изображалась с помощью структурной схемы, напоминающей по форме химическую, а исторический процесс развития мышления сводился к набору структурных ситуаций (разрыв в деятельности, изобретение знаковых средств, позволяющих преодолеть этот разрыв, образование на основе знаковых средств новых знаний и операций мышления).

Все это действительно позволяло вести эмпирическое исследование мышления, но мышления, взятого лишь со стороны объективированных знаковых средств и продуктов. По сути, анализировалось не мышление как форма сознания и индивидуальной человеческой деятельности, а «вырезанная» (высвеченная) естественно-научным подходом проекция объективных условий, определяющих мышление; эта проекция и называлась «мыслительной деятельностью».