Мышление. Системное исследование

Поскольку состояние неизвестности чрезвычайно тягостно, мы всячески стараемся объяснить себе непонятное понятным, сложить конструкцию и успокоиться. Вместо того чтобы развивать в себе этот навык озадаченности, мы накапливаем в рамках своих представлений массивы знаний, желая «успокоиться пониманием», чтобы по возможности меньше думать – то есть действительно озадачиваться, обнаруживая новое понимание и новые решения. В конце концов, озадаченное мышление – процесс куда более энергозатратный, нежели применение стандартизированных – «понятных» – схем.

Думаю, что в действительной озадаченности мы вместе с тем имеем не какую-то, как можно было бы, наверное, подумать, растерянность, а как раз высокую степень собранности, когда искомый ответ уже как бы предчувствуется, как-то схвачен на уровне состояний, но сопротивляется своему означиванию, потому что в рамках когнитивных (знаковых) конструкций у нас еще нет походящей формулы. И, собственно, этот противоречие, которое здесь возникает – наличие ощущаемого, но еще не означенного означающего, – и подталкивает наше мышление к новому прочтению реальности, к какому-то новому способу ее реконструкции.

257. Первым и, по всей видимости, образу ющим пространство нашего мышления парадоксом является осознание нами «реальности Другого». Действительно, все становление нашего мышления происходит в перманентной конфронтации с «другими людьми». Это они соударяют нас с реальностью «мира интеллектуальной функции», которую мы изначально и увидеть-то не можем – она вся насквозь «символична».

Однако же постепенно, по мере того как мы врастаем в пространство социальных отношений, тренируем соответствующие этим задачам свойства своей интеллектуальной функции, черты этого «мира» в нашем внутреннем психическом пространстве проступают.

Хотя до определенного момента это все еще, конечно, своего рода 2D – плоскостное мышление. У нас есть ощущение «объема», но объем этот – как эффект перспективы на картине, как эффект наблюдаемого пространства на плоском телеэкране. То, что в этой «картине» что-то не учтено, а реальность куда сложнее, нас до поры до времени совершенно не заботит. Мир таков, каким мы его воспринимаем, что тут может быть непонятно?

Но вот появляется «Другой» с его внутренними мотивациями, которые, как выясняется, нам неподконтрольны. Тут-то мы и переживаем крушение прежней определенности. Оказывается, что за всеми нашими представлениями о социальной действительности, что казались нам такими правильными, точными и «умными», находится целый, не объятый нами «мир Других», которые, как мы вдруг понимаем, не только так же сложны, как и мы сами, но еще и другие – у них есть собственное внутреннее измерение, которое не только неподконтрольно нам, но и имеет свои, непонятные нам критерии оценки, способы переживания, мысли.

«Другой», таким образом, оказывается для нас, по существу, первым опытом нового, пространственного 3D-мышления. А вслед за этим переживанием и весь мир демонстрирует нам свою сложность, противоречивость, неоднозначность, что открывает нам и последующую способность к озадаченному мышлению. Что, впрочем, не значит, что мы воспользуемся этим опытом и этими новыми возможностями своего психического аппарата в полной мере.

258. Процесс становления нашего мышления, конечно, отражен здесь очень схематично, и происходящие в психике ребенка изменения случаются не мгновенно, а чередой почти незаметных переходов. Сначала мы приготовляемся к очередной трансформации собственной структуры: к восприятию социальных отношений, «реальности Другого», осознанию собственного личностного «я» и т. д., а затем переживаем долгий процесс изменений.

Так что предложенная схема, конечно, условна. Она отражает переходы, которые нельзя фиксировать с той же точностью, с которой мы отмечаем рост ребенка на дверном косяке. Однако отсутствие «переходных форм» не свидетельствует об отсутствии эволюции – как биологической, так и психической, – но только, как мы теперь знаем, ее подтверждает. Точно так же и наше личностное «я» возникает и трансформируется в течение всего этого процесса усложнения нашего мышления.

Важно, мне кажется, понять ключевые точки: ту, где личностное «я» потребовалось нам, чтобы найти своего рода опору, для некой, пусть и условной, центрации своего желания и своего места в социальном пространстве, а также ту, когда мы передали своему личностному «я» функцию «мыслителя» в нашем психическом пространстве. На самом деле это «коронование» нашего личностного «я», конечно, фиктивно, и оно никоим образом не изменило радикально устройство нашей психики.

259. Точно так же и наше «сознание» – лишь луч осознанного внимания, направленный на интеллектуальные объекты, оказавшиеся в пространстве рабочей памяти, а вовсе не все содержание нашей психики, которое мы, каза лось бы, можем осмыслить.

Само же наше мышление разворачивается не на уровне понятийных (когнитивных) схем, а на уровне значений, наших состояний, пусть и существенно усложненных призмой знаков и представлений.