Мышление. Системное исследование

Подобные реконструкции «внутренней реальности» наших специальных объектов – «других людей» – это всегда нарративы, то есть они быстро превращаются в наши представления об этом человеке, которые мы считаем его «точным» и «достоверным» портретом. И мы не можем обойтись без таких нарративов: нам иначе не собрать зафиксированные нами «факты» в то единство, которое позволит нам сформировать собственную позицию, собственное отношение к данному человеку. Нам нужен для них подходящий «контейнер», «метка», «формат». В последующем данный нарратив работает как фильтр, который допускает к нашему сознанию те «факты», которые ему тропны, которые в него вписываются, и игнорирует все прочие, словно бы их и нет вовсе.

Однако, даже если «факт» не вписывается в общую схему, он, с другой стороны, может быть дан нам так, что его невозможно игнорировать. Такие «факты» способны нарушить всю прежнюю стройность нашей выдуманной истории о том или ином человеке. Подобное происходит, когда, например, ваш друг, которого вы «знаете сто лет» и всегда считали гетеросексуальным, совершает публичный каминг-аут, когда любовница мужа приходит к его жене и требует, чтобы она его к ней «отпустила», когда анализы показывают, что наш ребенок принимает наркотики и т. д. и т. п.

В такие моменты «все вдруг становится на свои места» (словно бы раньше кто-то соответствующими несуразностями вообще был озабочен?): сразу с предельной отчетливостью становится понятно, почему друг никогда не знакомил вас со своими «любовями», почему у мужа были постоянные «внеурочные» и «командировки», причем без дополнительной оплаты, почему, наконец, ребенок перестал справляться с домашними заданиями и пришел в прошлом месяце с разбитым носом. Раньше это вовсе не казалось странным, а сейчас моментально все вверх дном, легкая дезориентация, «переоценка всех ценностей»… И на сцене – сияя, как всякое «прозрение», – появляется новый нарратив! Причем со всеми вытекающими отсюда последствиями, начиная, конечно, с тенденциозного видения «фактов».

Но вернемся к этой загадочной стабильности нарратива, делающей его почти неуязвимым перед лицом очевидных, казалось бы, противоречий. Да, прежде всем «фактам», которые на самом-то деле очевидно выбивались из логики действующего нарратива, всегда находилось какое-то вполне «логичное» объяснение, причем как раз изнутри самого этого нарратива: друг просто не нашел еще ту единственную, муж-бесхребетник – не может никому отказать, а тем более начальнику, ну а ребенок. он «весь в отца пошел» или, например, «у него переходный возраст». Все эти объяснения представлялись нам абсолютно разумными, естественными, и каждое из них лишь укрепляло актуализированный в нас нарратив: «Почему мой друг гетеросексуален?» – «Потому что он не может найти свою единственную! Не единственного же!»; «Почему муж не является домой и постоянно на работе?» – «Конечно, потому, что он бесхребетный и никому отказать не может! Нет бы, конечно, по-другому как-то – хитростью, например, но он не умеет», а «Почему у ребенка проблемы с успеваемостью?» – «Ну, ясно почему – он же вылитый отец! Именно поэтому! да и переходный возраст вдобавок».

Иными словами, там, где, казалось бы, мы должны были засомневаться, озадачиться и спросить себя: «А что это, собственно говоря, происходит? Почему так? Может быть, я чего-то не понимаю?» – действующий нарратив предлагал нам объяснение, которое, напротив, словно бы специально лишь усиливало его. Там, где тонко, нарратив не рвется, там он латает пробоины с удвоенной силой! Он, иными словами, ведет себя подобно живому существу – везде, где возникает риск оказаться разоблаченным, нарратив прикладывает максимум усилий, чтобы сохранить и утвердить себя. Он словно бы чувствует опасность и всячески старается предотвратить свою гибель[83]. Но, конечно, никакой своей собственной жизненной силой наши нарративы не располагают, но живое существо действительно присутствует – то самое, что эти нарративы создает.

Впрочем, тут имеет место радикальная подмена: после того как мы восприняли в себя мир интеллектуальной функции, после того как мы дали себя самим себе через создание фикции личностного «я», после того как все наши отношения с реальностью оказались опосредованы не просто психическим аппаратом, но плоскостью, а затем и пространством мышления, наше биологическое – как живых существ – стремление к выживанию трансформировалось в стремление к выживанию нашего фиктивного личностного «я», к сохранению стабильности структуры пространства нашего мышления. Теперь мы боремся за выживание этих виртуальных образований, принадлежащих лишь миру интеллектуальной функции, но не реальности как таковой, взятой целиком, так, словно бы риску подвергаются не эти наши умозрительные конструкции – личностное «я», структура пространства мышления, бесчисленные нарративы, а сама наша жизнь.