Мышление. Системное исследование

10. Представьте, что вы находитесь в некой комнате в очках виртуальной реальности. Здесь кроме вас еще несколько таких же «счастливчиков», но у каждого в очках свое VR-видео — один блуждает по джунглям, другой стреляет в тире, третий совершает прогулку по Марсу, а у вас перед носом Собор Святого Петра в Риме.

Вы все двигаетесь по этой комнате, что-то делаете и временами натыкаетесь друг на друга. Столкнувшись, вам придется договариваться. И вы легко это сделаете, имея такое желание, хотя каждый будет уверен, что соответствующее событие случилось в его VR-реальности. Вот что такое, на самом деле, пресловутая «интуитивная понятность».

Примерно таким образом мы себя и ведем, когда используем слова, не имеющие референта, на который можно было бы указать с предельной определенностью.

Забавно, что все разговоры друг с другом, которые мы считаем «важными», «сущностными», «принципиальными», как правило, подразумевают использование именно таких — нерефентативных — слов. Разговоры о реальности, например.

«Скандал в философии»

11. Впрочем, даже возможность указать на референт однозначно, не решает задачи понимания.

Я например так и не понял, какую функцию выполняет кар бюратор, который мои товарищи по спортивному лагерю называли тем самым словом, производным от нецензурного обозначения мужского полового члена. Впрочем, снять его с мотоцикла и «продуть» я все-таки, следуя их витиеватым инструкциям, смог — мы договорились.

Так что, я почти уверен, что все эти языковые (а по существу, социальные игры) не имеют ровным счетом никакого отношения к тому, о чем, как нам кажется, мы ведем речь, когда говорим о реальности и о возможности ее понимания.

Но мы этого не замечаем, что, как мне представляется, и является основой того самого — ключевого — «скандала в философии».

12. До сих пор было принято говорить о двух «философских скандалах».

Первый носит оценочный характер — мол, нельзя не считать скандалом тот факт, что за многовековую историю философии, в ней не было сформулировано ни одного тезиса, очевидность которого признавали бы все философы.

Второй, сформулированный Иммануилом Кантом:

«…нельзя не признать скандалом для философии и общечеловеческого разума необходимость принимать лишь на веру существование вещей вне нас и невозможность противопоставить какое бы то ни было удовлетворительное доказательство этого существования, если бы кто-нибудь вздумал подвергнуть его сомнению»[118].

13. Но оба этих скандала полностью нивелируются современной нейрофизиологией.

Относительно Кантовской интерпретации выяснилось, что проблема не в том, существуют ли вещи вне нас, а в том, что не существует «нас» как таковых.

Действительные мы и есть это «внешнее» по отношению к нам «существование». Мы (как «я») — лишь языковая игра, а реальные мы (всякий активный в данный момент участок нашего мозга) находимся по ту сторону этой языковой игры.

То есть, фактические мы — та самая вещь, которая, по Канту, недоказуема, что, конечно, абсурдно. Проще говоря, на веру мы принимаем как раз наше «я» (производим его своей верой[119]), а вовсе не «существование вещей».

14. Из этого следует и необходимое понимание первой версии «скандала в философии». Он вполне естественен, только вот «скандалом» его назвать уже никак нельзя, скорее — недоразумением.

В свое время еще Людвиг Витгенштейн объяснил, что причина «философских проблем» — те самые языковые игры, и этот его тезис превратился в полноценную философскую программу, получившую название «лингвистический поворот».

Но с точки зрения «нейрофизиологического переворота», о котором говорит методология мышления, даже это решение не было в достаточной степени радикальным: оно не позволяет разрешить «скандал в философии», поскольку языковые игры принципиально неразрешимы.

По причине этой неразрешимости невозможно, чтобы философия обзавелась некими «очевидными» для всех философов «тезисами». О чем бы ни говорили философы, они вынуждены пояснять слова, которыми они пользуются, а делая это, они с неизбежностью натолкнутся на факт принципиальной невыразимости действительной реальности в языке.

Как ни крути, мы снова и снова обнаруживаем себя в комнате, населенной персонажами в VR-очках. Возможная в таких обстоятельствах дискуссия не имеет ровным счетом никакого смысла, а устраивающая всех договоренность возможна и без этих дискуссий (если, конечно, участники конкретного VR-аттракциона в ней нуждаются).

15. В конечном счете, радикализация, на которую мы, вследствие неизбежного «нейрофизиологического переворота» обречены, состоит вовсе не в разрешении языковых игр, но в устранении самого игрока — «человека, играющего в язык», этого homo ludens logos[120].

Высказываясь метафорически, подлинным «скандалом в философии» является существование философов.

Впрочем, это не отменяет возможности быть мыслителем — тем, кто не претендует на знание (любовь к) некой мудрости, которой, конечно, нет, но пытается мыслить реальность как она есть.

«Дегуманизация познания»