Мысль и судьба психолога Выготского

Да, но ведь после революции сестры уже не бывали в Гомеле! Не та была ситуация на Украине и в России, чтобы проводить лето где-то вне дома. «Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй», – писал М. Булгаков в начальных строках своего романа «Белая гвардия», действие которого как раз и разворачивается в истерзанном революционными потрясениями Киеве. В такое время каждый благоразумный обыватель стремится отсидеться за четырьмя стенами своей «домашней крепости», и семья Пресманов не составляла исключения.

Но не так было у Выготских в Гомеле. На фоне реквизиций и грабежей, голода и разрухи заболела тяжелой формой туберкулеза мать, а за нею и младший 13-летний сын, состояние которого вызывало особенную тревогу. И единственным спасением, по мнению медиков, могло бы стать пребывание мальчика в Крыму.

«Дорога в Крым лежала через Киев, – читаем мы в книге Г. Л. Выгодской и Т. М. Лифановой «Лев Семенович Выготский. Жизнь. Деятельность. Штрихи к портрету». – Лев Семенович повез брата и мать. Но когда с огромным трудом им удалось добраться до Киева, состояние ребенка резко ухудшилось, и о дальнейшей дороге в Крым нечего было и мечтать. Больного пришлось поместить в клинику, а Лев Семенович с матерью сняли комнату рядом, чтобы целый день иметь возможность находиться вместе с ребенком. Через несколько месяцев мальчику стало как будто бы немного лучше, однако врачи считали, что тяжелую дорогу в Крым он не перенесет, и рекомендовали забрать его домой. Прислушавшись к их совету, Лев Семенович вернулся с матерью и братом в Гомель» (Выгодская, Лифанова, 1996, с. 45).

Теперь уже я с большой долей уверенности могу предположить, что за собирательным словом «врачи», скорее всего, скрывался мой дед Зимель Абрамович Пресман, участник Русско-японской войны, прошедший клиническую школу у знаменитого киевского профессора Яновского и самый популярный в ту пору частнопрактикующий врач в полупролетарском районе Киева на Подоле. И еще можно сказать про деда, что был он человеком долга, не делившим больных на категории и стремившимся сделать для каждого все, что было в его силах (подробнее о нем см.: Рейф, 2005, с. 68–69). Так что все пути по приезде Выготских в Киев, конечно, вели к нему, поскольку с моей бабушкой-гомельчанкой они были уже близко знакомы, а может быть, даже состояли в дальнем родстве.

Вот при таких драматических обстоятельствах и произошла еще одна встреча двадцатидвухлетнего Выготского с моей тетей, которой в один из дней (скорее всего прощальный) и был подарен сборник А. Блока с автографом Льва Семеновича, где он зашифровал две строки из ее собственного стихотворения.

Вот теперь, пожалуй, я могу привести это стихотворение целиком, тем более что оно, безусловно, того стоит.

Трава придорожная

Я вспоминаю первый день,
Меня заставший у дороги,
Где я увидела, как тень,
В пыли мелькающие ноги.

Я не могла расправить стан —

Мой жребий был клониться долу,
И в сердце ныли сотни ран
От каждой поступи тяжелой.

Но как-то раз хватило сил —

Я, наконец, устала гнуться —
Тому, кто мимо проходил,
Неосторожно улыбнуться.

Я помню медленный испуг

И взгляд рассеянный и строгий,
И тот удар, которым вдруг
Меня отбросило с дороги.

И вот теперь, когда я вновь

Навстречу радости не встану,
Благодарю тебя, любовь,
За мне нанесенную рану.

1918 г., июль

Не будем гадать, кому посвящено стихотворение – этого мы не знаем, и не узнаем уже никогда. И, казалось бы, можно поставить точку в этом небольшом биографическом экскурсе. Однако в интересах истины придется все же отказаться от столь романтической концовки, поскольку та встреча на самом деле не была последней. Хотя кто знает – может быть, в той их жизни она действительно была таковой, потому что впереди обоих ждала другая жизнь, в которой они встретились, по-видимому, уже как довольно далекие друг другу люди. Это произошло в Москве, куда в 1924 году переехал Выготский, а за три года до того моя тетя с мужем. Вот с его-то слов мне и известно, что Лев Семенович пару раз бывал у них дома. И если я специально останавливаюсь на этом, то лишь для того, чтобы показать, как плохо представляли себе мои близкие, с кем свела их в молодые годы судьба – даже много лет спустя после смерти Выготского.