Мысли

И даже в книгах – только Его воля. Воля открыть что-то писателю или нет. Воля подарить ему откровение или нет, воля водить его рукой или предоставить ему мучительную возможность самостоятельно писать то, что уже тысячи раз написано и еще ни разу никому ничего не дало, воля проявить свой лик в случайном переплетении букв, слов и мыслей – или остаться в стороне.

Как мало книг, где Его лик отчетливо виден. Но они есть. И есть книги, в которых нет ничего – бессмысленное самостоятельное упорство писателей. Но и их создание определено Его волей. И что это как не Его воля – эта случайность, не позволяющая тысячам бесконечно трудолюбивых авторов написать ни одной ценной строчки, ни строчки, где будет Он, сколько они ни пытаются. Почему так? Все люди одинаковы – чем одни писатели лучше или хуже других? Что это, как не случайность? Что это, как не Его воля? И в чем виноват неудачливый автор, не имеющий возможности никак повлиять на эту случайность? Что может здесь его собственная воля, кроме как просто вновь и вновь подчиняться этой случайности, вновь и вновь верить в нее и надеяться на нее? Что может быть глупее, чем наивная попытка скрыть от Него свои исписанные листы – спрятать ошибки и неточности? Как это возможно? Как? И в чем смысл этого? Если и писать-то все это должен и может лишь Он? И в лучшем случае Он перечеркнет все, что написано до него на листе и напишет свое. На что можно надеяться – на какое везенье? Если и само везенье это лишь Его благословение? Да и о каком благе мы можем говорить, если никогда не знаем что будет дальше, что родится из этого мгновения и во что оно переродится потом? И если миллионы случайностей должны совпасть, чтобы получилась одна книга, и если в каждой случайности Бог, как это возможно сделать без Него? Как это возможно сделать без Веры в Него и без того, чтобы слушать Его? И становится легче, когда ты Ему все-таки протягиваешь лист, и Он перечеркивает все. Становится легче.

Искусство и жизнь

Искусство имеет ценность только тогда, когда оно равно жизни создателя, жизни человека. Впрочем, как и все, что есть в этом мире.

В то мгновение, когда это ало-фиолетовое небо августа чуть померкло, остановилось, как на фотоснимке запечатленное в твоей душе, оно стало равным всей твоей жизни, всем твоим чувствам – всему. Оно обрело смысл, оно стало настоящим.

А потом опять побежали дни – один за одним, один за одним.

И это молчащее бессмысленное море, и этот труд, тяжелый, но ничего не приносящий. Он мог бы быть бесценным, он мог бы быть всем, если бы удалось сделать его хоть на мгновение равным всей жизни, всю ее посвятить ему.

Идут спектакли, играет музыка, тишина города периодически вздрагивает и озаряется только зажегшимися фонарями, чуть раньше срока потемнело, но еще не окончательно потухло зимнее небо. Идет снег.

Чем хороши эти спектакли – все это нагромождение слов и звуков? Лишь тем, что иногда, когда покидаешь душные залы и вдруг лицом к небу встречаешься с этим меркнущим, молчащим светом, твоя пустота на мгновение полностью озаряется им, делая его всем, что ты есть, единственным твоим содержимым – воздухом, переполняющим все, дающим тебе возможность, наконец, вздохнуть первый раз свободно. Опять в первый раз.

И это твое равенство небу, меркнущему перерождающемуся свету – все, что ты есть сейчас. И вся твоя жизнь приобретает смысл. И небо становится искусством, настоящим, оно становится жизнью, тобой.

И ты потом так долго несешь это ощущение, воспоминание о нем в своей душе. И больше всего на свете ты хочешь его сохранить. Ты хочешь найти возможность его сохранить. Это – настоящее искусство. И наша душа ничем не хуже бумаги, холстов или картона – все что угодно может хранить искусство – наша душа не хуже, ничем не хуже.

И когда какой-то человек хотя бы на мгновение становится равен всей твоей жизни – его также больше никогда не забыть и только хочется сохранить эти ощущения, только хочется понять, как сосуществовать с ними дальше. Это чертовски сложное искусство жизни, мы живем им. Мы живем в нем. Оно и есть жизнь. Оно становится равным нашей жизни – оно становится ее сутью, ее основой.

И если в чем то и есть смысл, хоть какой-то, то он в этом искусстве. В этом небе, в этих огнях, в горячем чае или в ночной дороге, во встречах и расставаниях, в минутах и мгновениях, во всем том, что может стать равным нам – в настоящем и подлинном искусстве жизни.