Мысли быстрого реагирования

Что же мы должны делать? В таком положении самая приоритетная задача — беспристрастно изучать и российскую реальность в целом, и место в ней несущих конструкций, в данном случае — науки и РАН. Без этого невозможны ни разумные коррекции планов и действий власти, ни предложения по разумному обновлению унаследованных от исторической России систем, в данном случае РАН. И даже самая крайняя мера социальной защиты — революция — при нынешнем состоянии знания невозможна. Мы похожи на пациентов Канатчиковой дачи в песне Высоцкого — возмущаемся тем, что «фельдшер вырвал провода».

Вот, оказывается, для какого момента Ленин нам завещал: «Учиться, учиться и учиться!» Только учебники нам придется писать самим.

МЫСЛИ ПЕРЕД ЗАКАТОМ

11.07.2013

Судьба РАН будет объявлена осенью, есть время поразмышлять. Из всего, что мы слышали сейчас и что всплыло из памяти, напрашиваются такие предчувствия.

Завершается цивилизационный цикл России, солнце клонится к закату. Но большие цивилизации не исчезают, а впадают в тяжелый сон и забытье. Сколько продлится ночь и каким будет рассвет — зависит от того, что мы успеем раскопать и понять до заката, что будем шептать на ухо спящему.

Что подвело к такой мысли? В целом — весь поток сознания интеллигенции и вехи событий последних тридцати лет. А в последнее время — катастрофа на Саяно-Шушенской ГЭС и общее нежелание в нее вникнуть; реформа образования и абсолютное нежелание Правительства услышать вопли родителей и учителей; падение «Протона-М», точнее, не сама эта тяжелая неудача, а репортажи об окроплении ракеты на старте святой водой. И все эти вехи, наконец, связало прохождение в Госдуме законопроекта о реформировании РАН. Не сам проект переделки РАН, а весь политический спектакль, который по этому поводу был поставлен.

Даже если Академию пощадят и операцию спустят на тормозах, символический ритуал уже совершен — власть позволила над ней поизмываться.

Да это уже и не та РАН, которую мы принимали за уменьшенную АН СССР. Та и не могла долго прожить в нынешней системе, надо же это признать.

«Хозяева дискурса» и не скрывали, что речь идет вообще не о науке, а о сносе мешающей им ветхой постройки. Снос долго откладывали, деликатно дожидаясь смерти дряхлых обитателей, а теперь там почти никого не осталось, и их переместят в удобное заведение («клуб ученых»). А о науке уже в 1992 г. было сказано, что она будет в России другой — маленькой и чужой, без Вернадских и Курчатовых.

Внятных возражений против смены «генотипа» со стороны научного сообщества, на мой взгляд, не было ни тогда, ни сегодня. Возможно, СМИ их и не транслировали, но, думаю, не в этом дело.

Главная причина в том, что наша научная элита в большинстве своем вступила в 1980-1990-е гг. в альянс с радикально антигосударственной группировкой Горбачева — Ельцина.

По этому коридору все и покатилось. Но в том «общественном договоре» было определенно и четко записано, что «имперская» научная система СССР будет демонтирована до основания, как армия и колхозы. Очень немногие академики тогда пытались протестовать. Академия наук как институт не выступила даже против доктрины деиндустриализации, механизмом которой была приватизация промышленности, — а ведь она означала моментальную ликвидацию почти всей отраслевой науки. Нельзя же было не понять, что без этой системы и фундаментальная наука не выживет — голова профессора Доуэля жила и мыслила без тела только в фантастическом романе.

Многие академики страдали, но не были готовы выступить, да им и не дали бы трибуны. Мой учитель, замечательный химик и человек, сказал мне в 1992 г., что теперь уважает мой выбор — я ушел из лаборатории в 1968-м и занялся методологией, и он тогда был обижен моим уходом. А теперь сказал, что, глядя на разгром науки, которой он посвятил жизнь и которой гордился (было чем), он жалеет, что не погиб на фронте, как его товарищи. Они этого разгрома не видят.

Но дело не в академиках, прильнувших к Горбачеву, — те же настроения были «внизу», в НИИ. Я приходил в родную лабораторию и говорил друзьям: «Как вы можете поддерживать эту политику, вы же совершаете социальное самоубийство. Наука нужна была только державному государству, теперь ее будут сносить».

А мне отвечали: «Ее и надо снести, советская наука нам не нужна, даже если мы без нее с голоду умрем».

И это — дети рабочих и крестьян, ставшие учеными и с энтузиазмом работавшие в прекрасной лаборатории. Что же теперь они могут возразить Ливанову с Дворковичем?

Вот что нам и еще паре поколений придется обдумывать до рассвета. Ведь на имперский и советский энтузиазм, на котором держалась Академия наук, надеяться уже нельзя. Аристократизм научной идеократии задавлен пошлостью рынка, харизма знания обернулась «человеческим капиталом». Нужны новые мотивы и социальные формы, но совершенно иные, чем те, что впаривают нам Минобрнауки и «Роснано».