Мысли и сердце

Вот другой мальчуган, тоже Вова. Операция была вчера. Он еще тяжел. Лежит вялый, глаза полузакрыты, в углу рта ржавая полоска, - видимо, недавно его рвало. В вену руки ему непрерывно каплями переливают то физиологический раствор, то плазму, то кровь. К носу подведены две трубочки, по которым идет кислород. Моча вытекает через катетер. С руки не снимают манжетку тонометра для измерения кровяного давления. Через каждые три часа ему делают какие-нибудь инъекции. Мать его смотрит на все это с ужасом. Каждый укол с болью отзывается в ее теле и она невольно протягивает руки, чтобы схватить сестру. Все время у нее льются слезы. Она так парализована страхом и необычной обстановкой, что пользы от нее мало. Больше вреда. Мария Дмитриевна просит, чтобы ее отправили из палаты.

Но сегодня я не могу этого сделать. Образы Маечки и ее матери стоят передо мной. Пусть эта мама смотрит на своего Вову. Я думаю, что завтра-послезавтра она сможет успокоиться. У мальчика ничего страшного нет и, я надеюсь, не будет. За это говорят все почасовые записи в листке, все анализы. И операция ему была сделана радикально [9]. Все будет хорошо!

Пойду еще посмотрю Леночку. Она лежит в другой палате, вместе с двумя женщинами. Лена прожила семь лет от рождения и семь дней после операции. Может быть, это было вторым рождением, потому что смерть уже стояла за ее спиной. Не хочется вспоминать об этой тяжелой борьбе: были кошмарные осложнения. Ужас и отчаяние охватывали меня несколько раз, и я грубо, непозволительно ругал своих помощников, хотя они были совсем не виноваты или виноваты чуть-чуть. Сейчас все позади. Почти все. Едва ли что-нибудь может стрястись, если на восьмой день все, просто все, хорошо.

Я присаживаюсь к ней на кровать. Мне хочется потрогать эту девочку, приласкать ее, услышать ее голос.

– Ну как живешь, Леночка? Как спала?

Она поднимает свои огромные ресницы, под ними открываются большие голубые-голубые глаза.

– Хо-ро-шо… - тянет она и улыбается даже немного кокетливо. Ах ты, моя прелесть! - Мне уже сегодня ничего-ничего не колют, и я переезжаю в шестую палату. Вот только папа должен уехать…

Она хорошо вымыта и тщательно причесана. Две тугие косички торчат в стороны. В них белые капроновые банты.

(Кто заплетает сейчас косички той девочке, перед тем как положить в гроб? Мать, видимо, не в силах это сделать… Ладно. Довольно.)

Лене это сделали, наверное, девушки из лаборатории. У нас есть молодые лаборантки, и они приходят иногда ухаживать за своими любимцами. Потому что папа едва ли смог бы заплести так хорошо, а сестрам в пору заботиться о здоровье своих подопечных, а не о красоте.

Папа у Лены - техник. Дома маленький ребенок, и мать смогла приехать только на два дня. Впрочем, наши сестры уважают пап. Говорят, что они толковее и меньше поддаются панике. Вот этот папа починил плитки, ингалятор, отсос. Помогает во всякой работе.

Это трудная проблема - мамы и папы. К взрослым в послеоперационные палаты никого не пускают, чтобы «не заносили инфекцию», как мы, медики, говорим. А около детей сидят родители, хотя инфекция здесь еще страшнее. Это - уступка жалости. Нельзя, ну просто невозможно, отказать матери или отцу, когда их ребенок находится между жизнью и смертью. Некоторые, правда, помогают сестрам и няням: поднять, переложить, покормить. Персоналу работы хватает, и лишние руки всегда полезны. Но большей частью родители мешают. Ухаживать за больным нужно уметь. И нужны, кроме того, крепкие нервы. Или по крайней мере привычка. Попадаются истеричные и просто плохие люди. Им все кажется, что сестры и врачи недобросовестны, ленивы, жестоки. Чуть ли не одержимы желанием уморить их детей. Таких приходится выгонять, не обращая внимания на угрозы жаловаться. Впрочем, жалуются исключительно редко. Наверно, потом каждый все спокойно обдумает и устыдится. Слишком уж очевидна самоотверженная работа.

Есть еще и нахалы. Они проникают к больным всеми средствами: проходят черным ходом, приносят свои халаты. Подозреваем, что одна старая нянька в пропускнике берет за это взятки.

Довольно заниматься пустяками. Нужно идти делать главное дело. Леночка и Володя совсем хорошие. Вовка тоже будет жить. Так что все-таки есть уже какое-то оправдание перед Богом, или кто бы он там ни был, или перед собой - это все равно.

Иду в операционную. Больше никаких оттяжек. Все внутри напряглось. Чувства сжались в комочек и спрятались где-то в уголках моего «я». Ясность. Черное и белое.

Переодевание. Очки. Маска. У входа в предоперационную вижу всякие мелкие беспорядки, но сейчас нужно молчать. Нельзя растрачивать спокойствие. Для этого еще будет достаточно поводов.

Девочка уже в операционной. Уже введена трубка в трахею, подключен наркозный аппарат. Она спит. Ассистенты Мария Васильевна, Петр Александрович и Володя одеты и обкладывают операционное поле стерильными простынями.

Они сейчас будут начинать. Операционная сестра Марина - строгая, красивая, тонкая - стоит, положив руки на столик. У нее все готово. И там, внутри, - тоже.