Мысли и сердце

– Они страдают? Боль, наверное, адская?

– Нет, они под наркозом. Сразу, с самого начала. Искусственное дыхание и наркоз.

Молчание. Отошли в сторону. Женщины сели. Юноша остался со мной.

– Как же это вы могли допустить такое? Вы - профессор. Ребенку ясно, что в кислороде все горит. Есть же у вас инженеры?

Что ему скажешь на это? Ребенку ясно, а я не сообразил. И все другие - тоже.

– Да, вот так получилось. Больше мне нечего сказать. Вот опять мать Алеши:

– Профессор, пустите меня к нему.

– Нет, не могу. Он под наркозом, забинтован весь.

Не настаивала. Нельзя пустить. Ей же будет хуже. Пусть лучше меня считает извергом. Оправдаться перед ними все равно нельзя.

Можно уходить.

– Девушки, побудьте здесь.

Это нашим. Они же были подруги или, во всяком случае, товарищи по работе. Обязаны, хотя и не легко. Но им легче - они не виноваты.

Снова кабинет. Сигарета. Вторая.

Они умирают за науку. Нет, из-за твоей глупости, что не сообразил о кислороде. Но держат же в Англии малые камеры на кислороде? Видел на фотографии - прямо в палате стоит, для одного человека. Рядом - кровать. Дело не в кислороде. Не нужно было электричества. Но без этого опыты не дали бы всех сведений. Значит, надо что-то придумать.

Я не мог придумать. Не мог. Взялся не за свое дело - конструировать камеры.

Я не конструировал.

Хватит повторять одно и то же! Ты еще не перед судом.

– Михаил Иванович, к вам пришли. Вошел высокий худой человек. Вот это и есть прокурор. Таким и должен быть.

– Я прокурор Малюгин Сидор Никифорович. Вот мое удостоверение.

Не стал смотреть. Сейчас для меня каждый человек - прокурор.

– Садитесь, пожалуйста.

Он смотрит на меня внимательно. Как доктор. Наверное, он слышал обо мне. Как же - многие знают.

– Расскажите, Михаил Иванович, что у вас произошло.

Как ему рассказать - подробно или кратко? Как получится. Все, что знаю.

Рассказал, для чего камера и как ее делали. Инженеры, энтузиасты, без денег, сверхурочно. Разве их упрекнешь после этого, что они не все додумали? Что должны бы знать о кислороде, когда электричество проводили. Рассказываю, что эксперименты были поручены кандидату медицинских наук такому-то. Он не отходил от этой камеры все лето. Вечерами ставил опыты… Что о нем скажешь, если он сам был в камере больше двадцати раз? Говорю, что были получены ценные данные для лечения больных. Кривые даже показал, и он посмотрел их с интересом. Прокурор, наверное, все должен знать? Есть эксперты. Эксперты все равно что наши консультанты. После них нужно самому вникать, и складывать, и примеривать.

Он спрашивал: «А для каких больных?» Я, конечно, мог бы много распространяться, но удержался, коротко перечислил. В конце: «В том числе и инфаркты. В Голландии и Англии имеются такие-то наблюдения». Ему, правда, инфаркт не угрожает. Слишком худ.

– Без этого прибора никак нам было не обойтись. Ценность опытов понизилась бы в несколько раз.

Он ничего не писал. Привык держать в голове. Профессиональное: разве можно забыть, что было с больными, если это важно?

Рассказал и о лечении больных. Об операции, что сделала Мария Васильевна. «Правда, это была уже ее инициатива, я ее не заставлял, без меня было». Струсил, значит, отказался. Пусть сама отвечает.

– В общем, если не считать даже синих ребятишек, которых готовили к операции, трех человек спасли от верной смерти.

Все правильно сказал - спасли. Почечную и двух с отеками легких. В будущем надеялись много спасти, чуть не половину из тех, что у нас умирают. А в целом очень много. Но этого я не стал говорить, уже в начале рассказа упоминал об эффекте.

Рассказал о самой аварии. Так теперь называю, даже про себя. Так легче. Мало ли какие аварии бывают? Что сам видел, что другие передавали.

«Они сами скажут подробнее. Может быть, я что-нибудь и перепутал…»

О том, как прибор хотел выбросить, не сказал. Хочу вычеркнуть, а нельзя. Было. Но пусть останется при мне. Алла тоже будет молчать.

– Вот и все.

– Как их состояние? Степень тяжести поражения?

Такое-то и такое-то. Безнадежно. Живы только благодаря нашему интенсивному лечению - наркозу, искусственному дыханию.

– Документация какая-нибудь у вас есть?

– Не понял.

– Чертежи камеры, акты испытаний, результаты исследования, истории болезни.

– У меня нет. Это у Виктора, у Олега.

Какие испытания? Да, забыл… Описал, как испытывали искрой, вольтовой дугой… «Ничего не случилось, и мы успокоились…»

– Принимали ли пожарники, котлонадзор? Был ли ответственный за технику безопасности?

– Что? Нет, не принимали. Я не знал. Не было ответственного.

Пожарники. Котлонадзор. Техника безопасности. Никогда в больнице они ничего не принимали. Тоже - есть баллоны с кислородом, рентген с высоким напряжением, всякая электрика… Нет, никогда не слыхал.

– Проходили ли освидетельствование участники опытов?

– Да. Их смотрел отоларинголог. Поскольку все были врачи, то о своих болезнях знали, и кто сомневался - не шли. Противопоказания в камере были объявлены.

– Документировались ли результаты осмотров?

– Зачем? Мы же всех знаем. Кому нельзя - не пускали.