«Почтительно благодарю ваше величество за благосклонные слова, коими ваше величество сопроводили мою отставку. Я чувствую себя осчастливленным награждением портретом, который будет для меня и моих близких почетной памятью о тех временах, когда ваше величество разрешали мне посвящать свои силы службе вам. Одновременно ваше величество удостоили меня милостью возведения в достоинство герцога Лауенбургского. Я позволил себе устно почтительнейше изложить тайному советнику фон Луканусу причины, затруднявшие мне принятие подобного титула. В связи с этим я просил не опубликовывать этой новой милости. Исполнение этой моей просьбы оказалось невозможным, так как официальное сообщение уже появилось в «Staats-Anzeiger» в то время, когда я выражал свои сомнения. Осмеливаюсь, однако, всеподданнейше просить ваше величество о милостивом разрешении мне и впредь носить мое прежнее имя и титул. За столь почетное для меня повышение в военном чине прошу разрешения всеподданнейше повергнуть к стопам вашего величества свою почтительнейшую благодарность, как только буду в состоянии рапортовать лично, чему в данный момент препятствует состояние моего здоровья».
21 марта в 10 часов утра, когда мой сын был на Лертском вокзале для встречи принца Уэльского, его величество сказал ему: «Судя по вашему вчерашнему письму, вы неверно поняли Шувалова, он только что у меня был; сегодня днем он посетит вас и урегулирует это». Мой сын возразил, что больше не может вести переговоры с Шуваловым, так как подает прошение об отставке. Его величество и слышать не хотел об этом, — «он предоставит моему сыну всяческие облегчения и днем или позже обстоятельно поговорит с ним; но остаться он должен». Днем Шувалов, действительно, посетил моего сына, но отказался от переговоров, так как в его инструкции говорилось о моем сыне и обо мне, а не о наших преемниках. Об утренней аудиенции Шувалов рассказал, что около часа ночи его разбудил армейский жандарм, который передал краткое распоряжение флигель- адъютанта с предложением явиться к 8¾ часам утра. Он очень взволновался, предположив, что случилось что-либо с царем. Во время аудиенции император беседовал с ним о политике, был любезен и заявил, что хочет продолжать прежнюю политику; он, Шувалов, сообщил об этом в Петербург.
На вопрос Каприви о подходящем преемнике мой сын указал на посланника в Брюсселе фон Альвенслебена. Каприви изъявил согласие и высказал сомнения, может ли не пруссак быть во главе ведомства иностранных дел; его величество называл ему Маршалля. Между тем 24-го император, встретившись с моим сыном на завтраке у драгунов, заявил, что и для него Альвенслебен весьма приемлем.
26-го утром мой сын ознакомил Каприви с секретными делами: Каприви нашел порядки слишком сложными; ему придется их упростить. Он упомянул, что утром у него был Альвенслебен, но чем больше он его уговаривал, тем упорнее тот отказывался. Мой сын условился, что днем сделает еще одну попытку договориться с Альвенслебеном и сообщит Каприви о результатах. В тот же день мой сын получил отставку, причем намеченная императором беседа с ним так и не состоялась.
Днем мой сын, в соответствии с обещанием, пытался при содействии бывшего в отпуску посла фон Швейница побудить фон Альвенслебена стать его преемником, но безуспешно. Альвенслебен заявил, что лучше откажется от всякой карьеры, чем станет статс-секретарем, но обещал не принимать окончательного решения, прежде чем не переговорит с императором.
27-го утром император посетил моего сына и, неоднократно обнимая его, выражал надежду, что скоро увидит его выздоровевшим и снова на службе, и спросил, что с Альвенслебеном. Когда мой сын доложил [о переговорах], император выразил удивление, что Альвенслебен еще не явился, и немедленно распорядился вызвать его к 12½ часам во дворец.