Мысли и воспоминания. Том III

Указанная тем самым задача может быть без нарушения нашей конституции выполнена монархом в качестве германского императора и короля прусского не хуже, чем имперским канцлером и министром-президентом, если монарх обладает необходимой для этого подготовкой и работоспособностью и дискутирует со своими министрами по существу, а не как монарх. Но даже и в последнем случае он всегда ощущал бы потребность и, уже в силу своей прусской присяги на верность конституции, был бы вынужден до принятия своих решений выслушивать и принимать во внимание советы тех министров, на которых по конституции возложена ответственность. Если же этого не происходит и простой приказ прусского короля встречает молчаливое повиновение цепляющихся за свои места министров, которое переносится на прусское голосование в Союзном совете, если, другими словами, прусский король займет в своем государственном министерстве положение французских королей в lit de justice (hoc volo, sic jubeo)[117], и если затем король найдет министров, которые согласны на предоставляемую им тем самым роль секретарей кабинета, — то в таком случае королевская власть остается беззащитной перед критикой парламента и прессы, а к такому состоянию наши современные учреждения не приспособлены. Министры вправе ссылаться перед парламентом на то обстоятельство, что за ними стоит король, т. е. правомочная треть законодательной власти в Пруссии, но не вправе, как это делалось после моей отставки, освобождать себя от ответственности за собственные убеждения аргументом, что так повелел король. На авторитет личного мнения короля министр может, конечно, ссылаться для рекомендации того, что он предлагает, но ни в коем случае не для прикрытия своей собственной ответственности за предложенное. Злоупотребление в последнем направлении ведет к тому, что ответственность, которая должна падать на министров, исчезает и переносится на отсутствующего в парламенте монарха.

Министр вправе был бы заявить в прусской палате депутатов, что то или иное предложение не будет принято в палате господ и что поэтому в интересах соглашения лучше его изменить. С таким же конституционным правом он может сказать, что какое-либо другое предложение не будет принято королем — высшим равноправным фактором законодательства (статья 62 конституции)[118].

Глава десятая ИМПЕРАТОР ВИЛЬГЕЛЬМ II

Среди природных свойств своего характера император унаследовал разносторонность своих предков. От нашего первого короля он унаследовал любовь к пышности, склонность в торжественных случаях к придворному церемониалу, подчеркиваемому пышностью костюмов, и живейшую восприимчивость к ловкой похвале. Самовластие времен Фридриха I[119] в своем практическом проявлении с течением времени существенно видоизменилось; но если бы в настоящее время оно укладывалось в рамки законных возможностей, то я думаю, что завершением моей политической карьеры была бы участь графа Эбергарда Данкельмана[120]. При небольшом сроке жизни, на который я в моем возрасте вообще могу еще рассчитывать, я не уклонился бы от драматического завершения своей политической карьеры и перенес бы и эту иронию судьбы, бодро уповая на волю божью. Чувства юмора я никогда не терял, даже в самые серьезные моменты своей жизни.

Такое же наследственное сходство проявляется у императора и с Фридрихом-Вильгельмом I, прежде всего в пристрастии к «длинным парням». Если снять мерку с флигель-адъютантов императора, то почти все эти офицеры окажутся необычайного роста — около 6 футов и выше. Случилось однажды, что в резиденцию в Мраморном дворце явился неизвестный рослый офицер, потребовал доступа к его величеству, а на расспросы заявил, что он назначен флигель-адъютантом. Этому сообщению поверили только после того, как запросили его величество. Новый флигель-адъютант превосходил ростом своих товарищей, которых он при своем появлении во дворце не без труда убедил в основательности своей претензии.

Еще резче выражена унаследованная от Фридриха-Вильгельма I и Фридриха II склонность к самовластному управлению государством*[121] и вера в законность принципа hoc volo, sic jubeo [этого хочу, так приказываю]*[122]. Но те осуществляли самовластие в соответствии с духом времени, не обращая внимания на то, встречали они одобрение своему способу управления или нет. Едва ли можно установить, пользовался ли Фридрих- Вильгельм I у современников таким же признанием, как у потомства, за то, что в своих насильственных действиях, в противоположность своему отцу, не считался с чьим-либо мнением. Теперь для истории ясно, что suprema lex [высшим законом] для него было salus publica [благо государства], а не признание его особы.