Мысли и воспоминания. Том III

А отказ от равноправного положения в торговом городе Занзибаре был с нашей стороны длительной жертвой, за которую Гельголанд не мог служить эквивалентом. Свободная торговля с этим единственным на восточноафриканском побережье крупным торговым пунктом служила мостом для наших торговых сношений с континентом; без этого моста мы при теперешних условиях не можем обойтись и не можем заменить его другим. Судя по успехам германского влияния за последние четыре года до 1890 г., я считал хотя и не несомненным, но все же вероятным, что владение этим мостом со временем достанется нам на тех же условиях исключительности, на каких мы предоставили его англичанам. Поэтому в наши политические планы я включал эту цель не в качестве необходимости, но во всяком случае в качестве возможности, достойной усилий. При этом я руководился убеждением, что, правда, дружба Англии для нас очень важна, но дружба Германии для англичан в известных условиях еще важнее. Если Англии будет серьезно угрожать французский десант, что не исключено естественным ходом развития политики, то помочь ей сможет только Германия; без нашего позволения Франция не сможет использовать против Англии даже временного превосходства на море, а Индию, так же как Константинополь, легче защищать от русской опасности на польской границе, чем на афганской. Положение, подобное тому, при котором Веллингтон сказал, или подумал, при Белль-Альянсе[161]: «Хотел бы я, чтобы наступил вечер или чтобы пришли пруссаки», легче может повториться в ходе большой европейской политики, чем исторические моменты, которые напоминают нам о проявлении английской дружбы. В Семилетнюю войну[162] эта помощь изменила как раз в то время, когда мы больше всего в ней нуждались, а на Венском конгрессе Англия приложила бы свою печать к договору между Францией и Австрией от 3 января 1815 г.[163], если бы возвращение Наполеона с Эльбы[164] не привело к неожиданной смене декораций на политической сцене. Англия принадлежит к тем роковым державам, с которыми нельзя завязывать не только вечного союза, но на которые нельзя даже твердо рассчитывать, потому что основы всех политических отношений в этой стране более изменчивы, чем во всех других государствах: они — результат выборов и создаваемого ими большинства. Некоторой гарантией против неожиданных перемен служит только государственный договор, доведенный до сведения парламента; но моя вера в эту гарантию также значительно ослабела после хитроумного толкования, приданного Англией договору о нейтралитете Люксембурга от 11 мая 1867 г.[165]

Если, таким образом, по моему мнению, германская дружба для того, кто ее добился, надежнее английской, то я все же полагаю, что при правильном руководстве германской политикой Англия скорее окажется в положении, когда ей практически понадобится наша дружба, чем нам английская. Под правильным руководством я подразумеваю, что мы должны не терять из вида заботы о наших отношениях с Россией только потому, что чувствуем себя защищенными от русских нападений теперешним Тройственным союзом[166]. Даже если эта защита по прочности и длительности была бы несокрушимой, у нас все же не было бы никакого права и никакого основания ради английских или австрийских интересов на Востоке приближать германский народ к тяжелому и бесплодному бремени русской войны в большей степени, чем это вызывается нашими собственными германскими интересами и заинтересованностью в целостности Австрии. В Крымскую войну нам предъявлялись претензии, чтобы мы вели войну [в интересах] Англии, — подобно индийским вассальным князьям. Разве усилившаяся Германская империя стала более зависимой, чем при Фридрихе- Вильгельме IV? Быть может, лишь более податливой? Но в ущерб империи.

Склонность Каприви приписывать мне ответственность за сомнительные политические мероприятия, которые он проводил, несомненно, по приказанию свыше, наприме8р попытка приписать моей инициативе договор о Занзибаре[167], — меньше всего свидетельствует о его политической честности. 5 февраля 1891 г. он сказал в рейхстаге (стенографический отчет, стр. 1331):