Мысли к истолкованию природы

XLV. Так же как в математике, исследуя все особенности кривой линии, мы приходим к заключению, что они составляют одно и то же свойство, выраженное в различных видах, точно так же и в природе, когда экспериментальная физика больше продвинется вперед, мы установим, что все явления тяжести, упругости, притяжения, магнетизма, электричества представляют собой лишь различные виды одной и той же активности. Но сколько надо обнаружить промежуточных явлений, чтобы установить связи между известными явлениями, которые мы связываем с одной из этих причин, восполнить пустоты и доказать их тождественность! Этого еще нельзя определить. Быть может, есть центральное явление, которое прольет свет не только на имеющиеся явления, но также и на все те явления, которые будут открыты со временем; это центральное явление объединит их и образует из них систему. Но поскольку отсутствует центр этой общей связи, явления останутся изолированными; все открытия экспериментальной физики будут только сближать их, становясь между ними, но ни когда их не объединяя; а когда они смогут их объединить, они образуют непрерывный круг явлений, в котором не отличишь, какое явление первое и какое последнее. Этот особый случай, когда экспериментальная физика в результате своих работ образовала бы лабиринт, в котором без конца в растерянности блуждала бы рациональная физика, вполне возможен в природе в противоположность математике. В математике синтетическим или аналитическим путем мы всегда находим промежуточные положения, которые отделяют основное свойство кривой от самой отдаленной ее особенности.

XLVI. Существуют обманчивые явления, которые на первый взгляд будто бы опрокидывают систему, но, если их лучше изучить, служат ее подтверждением. Эти явления — истинное наказание для философа, в особенности когда он предчувствует, что природа ему навязывает их и что она ускользает от его догадок благодаря какому-то необычному и тайному механизму. Этот затруднительный случай будет иметь место всегда, когда явление окажется результатом многих причин, действующих согласованно или в противоположных направлениях. Если они действуют совместно, то количество явлений будет слишком большим в сравнении с выдвинутой гипотезой; если они будут противоположны, это количество окажется слишком незначительным. Порой же это количество будет равно нулю; тогда явление исчезнет, и чему тогда приписать это капризное молчание природы? Догадываемся ли мы о причине этого явления? От этого мы вряд ли продвинулись бы вперед. Надо потрудиться над разделением причин, надо разложить результат их действий и свести очень сложное явление к явлению простому или, во всяком случае, обнаружить сложность причин, их связь или их противоположность с помощью какого-нибудь нового опыта. Это очень тонкое дело, иногда невозможное. Тогда система становится шаткой, философы разделяются: одни продолжают за нее держаться, других увлекает опыт, который представляется противоречащим ей; споры продолжаются до тех пор, пока проницательность или случай, постоянно приносящий что-то новое и более плодотворный, чем проницательность, не устранит противоречие и почти отвергнутые идеи не окажутся вновь в чести.

XLVII. Следует предоставить опыту свободно развиваться; показывать опыт лишь с той стороны, которая подтверждает, и скрывать противоречащую сторону — это значит держать опыт в плену. Плохо не то, что имеешь идеи, а то, что позволяешь им ослеплять себя, когда производишь опыт. Строги к опыту лишь в том случае, когда результат противоречит системе. Тогда не упускают из виду ничего, что может изменить облик явления или язык природы. В противоположном случае наблюдатель снисходителен: он поверхностно рассматривает обстоятельства;

он и не думает спорить с природой; он верит ей с первого слова; он не подозревает, что могут быть двусмысленности. Следовало бы сказать ему: "Твое дело — вопрошать природу, а ты заставляешь ее лгать или боишься ее собственных объяснений".