Мысли о мыслящем

Мы все существуем как отдельные существа, и природа в нас вложила инстинкт самосохранения. Мир представляет собой круговорот преходящих материальных форм, он находится в постоянном становлении, и ни одна из этих форм не может установиться в нем окончательно. Поэтому все они бессмысленны, никакая из них не имеет ценности для мира. Соответственно, нет смысла о них заботиться. Остается лишь отдаться своим инстинктам, главный из которых — самосохранение; и не потому, что это будет «правильно» — в безличных законах природы не может быть ничего правильного, то есть разумно-целесообразного, — а исключительно потому, что так проще. Проще смириться со своей ролью живого механизма, управляемого изнутри объективными законами. И только страх наказания может помешать вести себя аморально. Но если человек достаточно разумен и ему хватает силы духа и честности, чтобы все это признать, то его поведение должно быть свободно от каких-либо моральных норм. Если же вы с этим не согласны и тем не менее мните себя атеистом, значит, в самóм своем фундаменте ваш атеизм имеет глубокую трещину, которая его разрушает.

В целом представляется, что Сартр был прав: если Бога нет, то все позволено[167], в том числе любая мораль или даже отсутствие таковой. Об этом говорил и Кант: «…Если мир не имеет начала и, следовательно, также творца, если наша воля не свободна и душа так же делима и бренна, как и материя, то моральные идеи и принципы также теряют всякую значимость и рушатся вместе с трансцендентальными идеями, служившими для них теоретической опорой»[168]. Только принимая — явно или неявно — предположение о существовании Бога, мы имеем основание считать, что мир един и разумно организован, что его развитие имеет определенные цели и, соответственно, возможна абсолютная шкала ценностей, применимая ко всем явлениям, в том числе к человеческому поведению, и определяющая, насколько они этим целям соответствуют. Лишь при таком условии есть смысл говорить о гармонии и красоте, о добре и зле, о моральных принципах и нравственном императиве.

Основные главы этой книги как раз и были посвящены тому, чтобы показать оправданность указанного предположения. Представленное в них понимание Бога по своей сути близко к учениям многих религий и прежде всего — авраамических, но отличается от этих последних своим пантеистическим характером. Тем не менее определяющим, на мой взгляд, является признание единства божества. В этом смысле изложенная концепция наследует религиозным учениям, берущим свое начало в книгах Торы или Ветхого Завета.

Вместе с тем эти религии отличаются жесткими предписаниями в плане практической морали. Бог в них нередко предстает деспотичным владыкой, и это накладывает отпечаток на отношение верующих к моральным нормам. Страх перед Богом подчас становится чуть ли не главным, а то и единственным, стимулом для их соблюдения. С этой точки зрения может показаться характерным принятое в Православии выражение «раб божий», относящееся ко всякому человеку. Трудно требовать от раба добровольного и чистосердечного соблюдения правил, установленных его владельцем.

Однако в том же Православии страх перед Богом обычно трактуется не как боязнь кары, а как нежелание нарушить его заветы и оказаться вне общения с ним, являющееся следствием любви к Богу. Кроме того, сознание своей подчиненности высшему Началу избавляет от страха перед всеми иными силами, которые только могут угрожать человеку[169]. Те же, кто не хотят быть «рабами божьим», часто являются рабами своих страхов, инстинктов и сиюминутных желаний, о чем нередко сожалеют, повторяя в очередной раз свои ошибки, но не имеют силы что-либо изменить и хоть на время сбросить с себя ярмо такого рабства. Между тем слово «раб», встречающееся в церковнославянских текстах, не содержит ничего оскорбительного и выступает синонимом слова «работник» (в греческом оригинале и в переводах на некоторые другие языки — скорее, «слуга»). Вообще же христианское понимание отношений между человеком и Богом предполагает не рабство, а сыновство, поскольку все мы — дети Отца Небесного. Сын служит отцу не из страха, а из любви. И в этом истоки христианской морали: «…“Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим” — сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: “возлюби ближнего твоего, как самого себя”; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки»[170].